Там вдали, за рекой

Принцев Юзеф Янушевич

Федор судорожно вздохнул, затряс головой, словно хотел забыть увиденное, и тоскливо проговорил:

– Засудят меня теперь!..

– Разберутся...
– успокаивала его Екатерина Петровна, но по лицу ее было видно, как она встревожена.

– Стукнул и стукнул!
– вдруг заявила Глаша и отбросила рукой волосы со лба.
– Наверняка контра!

– Во!
– оживился Федор.
– Бежал ведь он...

– Ну, бежал? И что?
– строго сказала Екатерина Петровна, но смотрела не на Федора, а на Глашу.
– А если он за доктором

бежал? Если несчастье у него дома и он документы впопыхах не взял? Стрелять в него сразу?

Она покачала головой, больше на Глашу не глядела. Только горько повторила:

– "Стукнул и стукнул"... Это надо же! Чтоб в такие годы и так про смерть...

Долго молчала, потом с надеждой спросила у Федора:

– Может, он живой? А, Федя?..

Федор горестно покачал головой:

– Нет, тетя Катя... Начисто я его срезал.

И закрылся ладонями, вспомнив лицо убитого.

– А Степан где?
– погладила его по голове Екатерина Петровна.
– К тебе вроде пошел?

– Не видел я его...
– вздохнул Федор.
– Ничего я не видел... Бежал, и все!..

Степан услышал выстрелы, когда шел к переезду, но ему показалось, что стреляют у завода, и он повернул туда.

Караульный издали крикнул ему:

– Стой! Стрелять буду!

– Свои!
– отозвался Степан, вгляделся в караульного и спросил: - Ты, что ли, Василий?

– Я, - отозвался караульный.
– Степан?

– Ага...
– подошел к нему Степан.
– У вас стреляли?

– Нет, - покачал головой караульный.
– Кажись, у переезда.

– А я-то дурак!
– стукнул кулаком по колену Степан.

Он повернулся и побежал в темноту.

– Там кто в патруле?
– крикнул ему в спину караульный.

– Федька!..
– на ходу ответил Степан.

У переезда Федора не было, и Степан побежал через пустырь к баракам. Потный и растрепанный пробежал по коридору, толкнул дверь и, тяжело дыша, остановился на пороге. Увидел Федора и опустился на стул.

– Живой?
– спросил он, вытирая фуражкой мокрое лицо.

– Я-то?
– шмыгнул носом Федор.

– Ты-то!
– сердито передразнил Степан.
– Стрелял?

– Ага...
– виновато кивнул Федор.

– Сколько раз говорено - не палить зря!
– Степан хотел для важности встать, но сил не было, и он остался сидеть, только откинулся на спинку стула.
– Панику наводишь?

– Ты, Степа, зря не шуми, - подошла к нему Екатерина Петровна. Узнай сначала, в чем дело.

– Я не зря, а поскольку этого требует революционный порядок, ответил Степан.
– Лишнюю панику пресекаем в корне. А в чем дело?

– Человека он убил, - тихо сказала Екатерина Петровна.

– Ну?!
– испугался Степан и обернулся к Федору.
– Насмерть, что ли, убил?

Федор ничего не ответил, только опустил голову.

Степан растерянно молчал, потом шепотом спросил:

– Как же ты его?

– Бежал он...
– начал Федор и захлюпал носом.

–

Не реви!
– встал Степан.
– Обыскал убитого?

– Нет...
– замотал головой Федор.
– Боязно мне.

– Предрассудок!
– решительно заявил Степан, осекся и посмотрел на Глашу.

Она сидела в углу тихая, как мышь, и глаз не поднимала.

Степан прошелся по комнате, будто раздумывая, что делать дальше, а на самом деле, чтобы оказаться поближе к Глаше, остановился рядом с ней и спросил у Федора:

– Где шапку-то потерял?

– Шапку?
– только сейчас обнаружил пропажу Федор.
– Не знаю... Когда бежал, наверно...

– Ладно, пошли!
– распорядился Степан.

– А может, ты один?..
– робко попросил Федор.

– Нет...
– покачал головой Степан и честно признался: - Одному боязно.

Он опять посмотрел на Глашу, но та по-прежнему сидела не поднимая глаз. Степан помрачнел, шагнул к двери и распорядился:

– Пошли давай!

Федор с надеждой поглядел на Екатерину Петровну, но она строго сказала:

– Иди, Федя.

Федор вздохнул и пошел за Степаном.

Екатерина Петровна прикрыла дверь, постояла у окна, пытаясь разглядеть их в темноте, и обернулась к Глаше:

– Что глаза прячешь? Ушел он, Степка твой... Смотри-ка, застыдилась!
– И вдруг, заподозрив нехорошее, мучительно покраснев от неловкости, но не в силах удержаться, грубовато спросила: - Или чего зазорное сделала?

Глаша непонимающе раскрыла глаза, потом побледнела так, что Екатерина Петровна испугалась, и срывающимся голосом сказала:

– Напрасно вы про меня так... Уж кому-кому... Вам бы призналась...

Екатерина Петровна метнулась к ней, прижала ее голову к груди, то ли чтобы приласкать и извиниться, то ли чтобы Глаша не увидела ее смятенного лица. Под ее руками ослабели напряженные Глашины плечи, а Екатерина Петровна все поглаживала ее короткие волосы, не давала ей поднять головы, чтобы успеть справиться с собой. Потом облегченно вздохнула, вытерла пальцем уголки глаз и тихонько спросила:

– Чего ж тогда стыдишься?

Уткнувшись ей в колени, и оттого неразборчиво, Глаша сказала:

– Боюсь.

– Чего боишься-то?

– Разговаривать с ним боюсь, - подняла голову Глаша.
– Глянет в глаза, а у меня все как на ладошке. Страшно!

– Да чего страшного-то, дуреха?
– улыбнулась Екатерина Петровна.
– Ну и откройся ты ему, облому, раз сам не понимает. Им, мужикам, всегда невдомек.

– Нет, тетя Катя, я по-другому думаю...
– Глаза у Глаши блеснули, она обхватила руками колени, согнула спину и, покачиваясь на табурете, заговорила быстро и горячо: - В бой я хочу вместе с ним пойти, рядом! Пули свистят, снаряды рвутся, знамя наше красное развевается, а мы идем вперед, весь наш отряд комсомольский! И если какая шальная пуля Степе предназначена, я ее на себя приму. А умирать буду, скажу: люблю, мол... Не жалей, не плачь!