Там вдали, за рекой

Принцев Юзеф Янушевич

– Иди куда шел. Я дойду одна.

– Но почему?
– заволновался Женька.

– Иди, Женя, - твердо сказала Лена и пошла вперед.

Женька растерянно смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом, и медленно пошел к дому Стрельцова.

Ночное дежурство в домовой охране начиналось позже, и парадное было открыто, но в подъезде уже стоял табурет и лежала толстая доска, которая служила засовом.

Женька поднялся на третий этаж и взялся за медную шишечку колокольчика, когда увидел, что дверь полуоткрыта. Он удивился и вошел. В коридоре

было темно, только в распахнутых настежь дверях кабинета красновато светилась дверца печки. Женька ощупью прошел туда и вгляделся в полумрак.

– Петр Никодимович!

– А?!. Что?
– Стрельцов вскочил с раскладушки, запутался в упавшем пледе, с трудом удержался на ногах и с испугом смотрел в темноту: - Кто?! Кто здесь?

– Это я, Петр Никодимович, - шагнул в комнату Женька.
– Горовский.

– А!..
– вытер пот со лба Стрельцов.
– Вы что, завели отмычку?

– Дверь была не закрыта.

– Не может быть!

Стрельцов уже в коридоре сообразил, что дверь не закрыла за собой Лена, потрогал щеку и поморщился от отвращения к самому себе. Задвинул тяжелые засовы, вернулся в кабинет, вывернул фитиль у лампы и, сев на раскладушку, потянулся к бутылке.

– Хотите коньяку?

– Я не пью, - присел на краешек дивана Женька.

– И совершенно напрасно!
– Стрельцов плеснул в фужер из бутылки, выпил и пожевал хлеба.
– Непьющий поэт - это несерьезно!

Женька вежливо улыбнулся и сказал:

– У них опять начал выходить журнал.

– У кого это "у них"?

– У комсомольцев...
– Женька вынул из-за обшлага шинели свернутый в трубку журнал.
– Вот... Бумага, правда, неважная... Но даже стихи есть!

– Да?
– поднял брови Стрельцов и пообещал: - У нас будет свой журнал, Женя. И на отличной бумаге! Какую вы предпочитаете? Меловую? Веленевую? С золотым обрезом? С серебряным?..

– Вы все шутите...
– вздохнул Женька.
– А ведь вам совсем не весело, я знаю.

– Какие еще великие истины вам открылись?
– вяло поинтересовался Стрельцов.

– Не надо, Петр Никодимович!
– вскочил Женька.
– Почему вы стараетесь не замечать того, что происходит? Нас становится все меньше и меньше... Нужно искать новые пути! И вы сумеете их найти... Я знаю, я верю... Вы бескорыстно преданы нашему делу. Ведь я не ошибся в вас? Почему вы не отвечаете, Петр Никодимович?

Стрельцов закрыл лицо ладонями и почувствовал, что пальцы его мокры от слез. "Слишком много выпил!" - уговаривал он себя, не желая признаваться, что этот мальчишка подслушал его недавние мысли. Его тронула эта детская преданность и наивная вера в его силы, которая превратится в такую же пылкую ненависть, узнай этот мальчик хоть сотую долю того, что с ним сейчас стало.

Стрельцов незаметно вытер глаза, подошел к роялю, взял из груды хрусталя рюмку и налил себе и Горовскому.

– У вас благородное сердце, Женя. Выпьем!

– Но, Петр Никодимович...
– пытался отказаться Горовский.

– Выпьем за юность и за новые пути!

Он поднял

свой фужер и залпом выпил.

Женька хотел сделать то же самое, поперхнулся, закашлялся, с трудом отдышался и отставил недопитую рюмку.

– Не смущайтесь, Женечка! Все так начинали.

К Стрельцову вернулось хорошее настроение, и, забыв обо всем, сам вдруг поверив в то, о чем говорит, увлекаясь и жестикулируя, он зашагал по комнате:

– Мы создадим партию, Женя! Партию молодежи. Свободной, гордой и независимой! Самую сильную партию. К нам будут проситься комсомольцы, и мы их примем, но не всех. Не всех, Женя! Это будет партия избранных!

– Неужели это возможно, Петр Никодимович?
– У Женьки заблестели глаза.

– Возможно!
– энергично тряхнул шевелюрой Стрельцов.
– Вся молодежь пойдет за нами.

– Вот, вот!.. Я как раз думал об этом!
– опять вскочил с дивана Женька.
– Именно вся! Я даже сочинил воззвание... в стихах.

– Ну, ну...
– подбодрил его Стрельцов.
– Интересно!

– Сейчас вспомню...
– заволновался Женька.
– Сейчас... Вот! Горячая юность, к тебе наше слово, полет дерзновенной и смелой мечты... Как же дальше? К тебе мы взываем... Нет! К тебе призываем... Я сейчас вспомню! Надо записать начало. Можно, Петр Никодимович?

– Ради бога! Бумага и чернила на столе.

Стрельцов широким жестом показал на письменный стол, увидел вдруг темные окна и схватился за голову.

– Ах, черт возьми!

– Что случилось?
– Женька уже устраивался в кресле за письменным столом.

– Пишите, пишите...
– отмахнулся Стрельцов и задумался, потирая ладонью лоб.
– Откройте-ка ящик, там должна быть свеча... Нашли?

– Пожалуйста, - Женька протянул ему оплывший огарок.

– Все гениальные поэты творили при свечах!
– сказал Стрельцов и загремел спичками.
– Вот так... А лампу я у вас забираю. Нет возражений?

– Ну, что вы!
– заулыбался Женька и еще ниже склонился над листом бумаги.

Стрельцов взял лампу и прошел в столовую. Постоял у окна и вернулся обратно в кабинет.

– Как пишется?

– Вот!
– Женька встал и с выражением прочел:

Горячая юность, к тебе наше слово,

Полет дерзновенной и смелой мечты,

К тебе обращаемся снова и снова

Во имя Свободы на все ты готова,

Любые преграды сметаешь лишь ты!..

– Гомер!
– развел руками Стрельцов.
– Еще рюмку для вдохновения?

– Я и так опьянел, - признался Женька.
– Даже спать захотелось!

Стрельцов поставил лампу на окно, вгляделся в темную улицу и обернулся к Горовскому.

– Вот что, юноша бледный... Давайте-ка домой и баиньки!

– Сейчас, Петр Никодимович! Только одну строфу!

– Ну, ну...
– Стрельцов опять потер лоб.
– В окне кабинета или в столовой? Убей, не помню...

– Это вы мне?
– поднял голову Женька.

– Нет, нет!.. Пишите.

Стрельцов взял лампу и опять направился в столовую.