Там вдали, за рекой

Принцев Юзеф Янушевич

Степан попятился к двери, открыл ее спиной и затопал по коридору. А Глаша стояла и смеялась. Тихо-тихо...

Екатерина Петровна посмотрела на нее и поинтересовалась:

– Что за праздник?

– А?!.
– встрепенулась Глаша.

– И слух потеряла!
– покачала головой Екатерина Петровна. Достань-ка шлепанцы мои под кроватью.

Глаша поспешно кинулась к кровати, встала на коленки спиной к Екатерине Петровне и подозрительно долго шарила там.

Екатерина Петровна усмехнулась и спросила:

– Любишь

ты его, что ли?

– Кого?
– испугалась Глаша.

– Степана.

Екатерина Петровна взяла у нее из рук шлепанцы, присела на стул и, снимая мужнины сапоги, нет-нет да и поглядывала на Глашу. Глаша смотрела в темное окно и молчала. Потом вдруг сказала, не оборачиваясь:

– Не знаю я ничего, тетя Катя... Только увижу его - и как весна на дворе!

– Любишь, выходит...
– улыбнулась Екатерина Петровна.
– Ну, а он что, Степка-то?

– Говорит, предрассудок, - вздохнула Глаша.

– Тебе говорит?
– удивилась Екатерина Петровна.

– Нет...
– покачала головой Глаша.
– Про меня он не знает. Вообще говорит.

– Ну, милая!
– засмеялась Екатерина Петровна.
– Вообще можно все, что душеньке угодно, говорить. Ишь, чего выдумал: предрассудок! Выходит, у нас с Иваном Емельяновичем пятнадцатый год этот самый предрассудок тянется? Дурак он, твой Степка.

– Нет, тетя Катя!
– затрясла головой Глаша.
– Какой же он дурак? Гордый только очень.

– Ну и опять, выходит, дурак, - рассердилась вдруг Екатерина Петровна.
– Кому такая гордость нужна? Гордость-то, она, девонька, хороша, когда правда на твоей стороне, а без этого грош ей цена. Индюк тоже гордый.

– Ну, уж вы скажете, тетя Катя!
– обиделась Глаша.
– Индюк! Это надо же!..

Потом она увидела надутое лицо Степана, приставила к нему индюшачий гребень, под подбородок - морщинистый зоб, зачуфыркала по-индюшачьи и раскатилась смехом.

Екатерина Петровна смотрела на нее и тоже смеялась.

За окном послышался приглушенный выстрел, за ним второй...

Стреляли где-то за пустырем, у переезда.

– Что это?
– Глаша затихла и прижала руки к груди.
– Неужели Степа?

– Сразу уж и Степа!
– скрывая тревогу, сердито сказала Екатерина Петровна.
– Стреляют и стреляют... Мало ли!

Она обняла Глашу за плечи, гладила по голове, а сама, не отрываясь, вглядывалась в темное окно...

Федор шел к переезду, когда увидел, как из переулка вышел человек в черном пальто и серой мерлушковой шапке. Держась в тени, он направился к дощатым мосткам, уложенным между путями.

– Гражданин!
– окликнул его Федор.

Человек обернулся, увидел его и, пригибаясь, побежал вперед.

– Куды побег?
– испуганно крикнул Федор.
– Стой. Стой, кому говорю... Ах ты, язви тебя!

Он сорвал с плеча винтовку, широко расставил ноги и, поймав на мушку спину бегущего человека, зажмурился и нажал спусковой крючок. Потом,

все еще не открывая глаз, передернул затвор и выстрелил еще раз. Плечо больно заныло, в ушах звенело, Федор открыл глаза и увидел, что человек, неловко подвернув ногу, лежит на рельсах.

– Вставай!
– закричал он ему издали.
– Нечего придуриваться!

Но человек не двигался, и Федор уже жалобно попросил:

– Слышь, дядя... Вставай, а? Хватит лежать!

Человек даже не пошевелился, и Федор пошел к нему. Шел он медленно и все ждал, что человек сейчас встанет и начнет ругаться, но тот не вставал и не поправлял так неловко подвернутую ногу. Федор нагнулся над человеком и потряс его за плечо:

– Эй!..

Рука у человека откинулась, как тряпочная, и упала на рельс. Федор нагнулся ниже, увидел закатившиеся белки глаз и оскаленный, как у запаленного гоном волка, рот.

Его вдруг забила крупная дрожь, он попятился и, боясь повернуться спиной, пятился до тех пор, пока не споткнулся о какой-то кирпич или булыжник и упал. Треух с него свалился, но он не заметил этого, вскочил и не разбирая дороги побежал через пустырь к баракам.

Федор бежал и плакал, бурьян цеплял его за ноги, он спотыкался, ронял винтовку, подбирал ее и бежал дальше. Ему казалось, что человек с оскаленным ртом встал и гонится за ним по пятам и цепляет его за ноги никакой не бурьян, а тряпичная его рука. Он не помнил, как добежал до барака и очутился в комнате. Увидел встревоженное лицо Екатерины Петровны, обернувшуюся к нему от окна Глашу, тяжело опустился на табурет и с отчаянием сказал:

– Я, тетя Катя, человека убил.

– Да ты что!
– охнула Екатерина Петровна.

– Совсем убил...
– схватился за голову Федор.
– Не дышит.

Он всхлипнул, посмотрел на Екатерину Петровну полными слез глазами и спросил:

– Чего теперь со мной будет? В тюрьму, да?

– Да погоди ты! Погоди!
– закричала Екатерина Петровна.
– В тюрьму, в тюрьму... Толком сказать можешь?

– Дак я говорю...
– заморгал мокрыми ресницами Федор.
– Я ему кричу: "Стой!", а он бежит. Я опять кричу, а он все равно бежит. Ну, я и пульнул, как по инструкции...

– Пульнул, пульнул!
– сердито вмешалась Глаша.
– Слышали, что пульнул. В кого стрелял-то?

Федор повернул к ней растерянное, мокрое от слез лицо:

– Говорю же я... Мы со Степаном в патруль назначены... Ну, пошли... Потом разошлись... Один я, значит, иду...

– Да не тяни ты, ради господа!
– в сердцах прихлопнула ладонью по столу Екатерина Петровна.
– Ушел, пришел... Стрелял, тебя спрашивают, в кого? Свой он, чужой?.. С оружием был или нет?..

– Разве я знаю?
– окончательно запутался Федор.
– Свой он, не свой... Не видел я его раньше... Я ему: "Гражданин!" - документы хотел проверить, а он шасть от меня - и ходу! Ну, я и стрельнул... Подхожу, а он...