Танцор смерти. Дорога домой. Полет орлов. Исав
Шрифт:
— В этой семье вовсе не я всех раздражаю, — язвительно заметила бабушка, — а всем известно кто.
— Ну ладно, ладно! Умоляю, замолчите обе, — сказала бабушка Дотти. — Я вас отвезу. Только не орите!
Дедушка попытался ее спасти:
— Все равно вы все не можете поехать в Атланту сегодня. Не позволю я вам таскаться в такую даль без меня, Холта или мальчиков. Это небезопасно.
— Вот он, наш спаситель! — объявила бабушка Элизабет, показав на Ронни. — Никто не посмеет обидеть бедную немощную Алису, если ее будет сопровождать такой
«Спасайся», — прошептала я Ронни одними губами. Он смотрел на меня, не понимая, в чем дело. Увы, было поздно.
Универмаг «Рич» в центре Атланты был сказочным замком, идеалом социального благополучия многих поколений. Там можно было купить все — от ложек с вилками до мебели. Огромный, помпезно-роскошный магазин начал терять свое былое величие, когда я была еще ребенком, но прошло еще много лет, прежде чем все наконец решили, что покупать там ничего нельзя.
Бабушка Дотти припарковала свой огромный, поглощавший прорву бензина пикап и заперла его. Мы были одни в полутемной бетонной утробе подземной стоянки универмага.
С Ронни произошла какая-то едва уловимая перемена. Наверняка папа с дедушкой объяснили ему, что он должен охранять женщин. Он пристально вглядывался во все тускло освещенные закоулки, и вид у него был как у тигра на охоте.
У меня по спине пробежал холодок. Я испугалась не стоянки, не грабителей, насильников и прочих страшных типов, которые, как мне рассказывали домашние, обитают в городах. Нет, испугалась я самого Ронни, и еще у меня немного закружилась голова, и я почему-то догадывалась, что это каким-то образом связано с моей принадлежностью к женскому полу.
Когда мы наконец оказались в универмаге, вдохнули его запахи, увидели хорошо одетых, приветливых людей и шикарные вещи в витринах, я по-прежнему смотрела на Ронни, шестым чувством ощущая, что неприятностей не миновать.
Это случилось в отделе товаров для мужчин.
Бабушки делали покупки по давно отработанному ритуалу. Бабушка Дотти уговорила продавца принести из примерочной два стула, и прабабушка с бабушкой, усевшись на них, рассматривали товары, которые мы им подносили.
Бабушка Дотти предусмотрительно рассадила их по разным углам и, вздохнув с облегчением, сбежала в дамскую комнату, оставив старушек на нас с Ронни. Мы сновали взад-вперед, принося на осмотр галстуки, водительские перчатки, пуловеры и одеколоны.
Посетителей в отделе было немного. Я сразу обратила внимание на хорошо одетую пару с худеньким светловолосым ребенком лет четырех. Отец его был из тех нервных раздражительных типов, которых я терпеть не могу. «Осторожнее! — рявкнул он на жену, помогавшую ему примерить пиджак. — Ты зацепилась подкладкой за мои часы!» Женщина виновато улыбнулась. Я представить себе не могла, чтобы мой папа так говорил с мамой или так злобно смотрел на нее.
Вымотанный продавец то кидался на помощь мужчине, то бегал за малышом и водружал на место разбросанную им одежду. В оставшееся время
Ронни все больше мрачнел. Я не понимала, что происходит, пока бабушка Элизабет не поманила пальцем продавца. Тот услужливо над ней склонился, а она шепнула:
— Молодой человек, если вы опасаетесь воров, то советую вам оставить в покое моих помощников и обратить внимание вон на ту почтенную леди. Она страдает старческим слабоумием и имеет привычку прятать приглянувшиеся ей мелочи в карманы пальто.
У продавца челюсть прямо-таки отвисла. Я была в бешенстве — так он решил, что Ронни может что-то украсть! Продавец направился к прабабушке. Я решительно преградила ему дорогу и сказала сердито:
— Мои бабушки обе не в себе, но они не воруют. И мой... друг тоже.
Продавец утер со лба пот.
— И зачем только я бросил курсы барменов, — сокрушенно проговорил он и, отойдя к парфюмерному прилавку, принялся сосредоточенно перебирать чеки.
Вернулась бабушка Дотти. Я обрисовала ей ситуацию — бабушка пыталась подставить прабабушку, продавец принял Ронни за вора. Бабушка Дотти устало прикрыла глаза.
— Надо заканчивать и отправляться домой. У меня голова раскалывается, — сказала она.
Дальнейшие события развивались молниеносно.
Светловолосый малыш пулей промчался мимо нас. Мать попыталась его унять, сказав ласково:
— Джимми, радость моя, не бегай!
И тут папаша схватил его за воротник.
— Я же говорил, не мешайся! — сказал он грубо и, встряхнув сына, наотмашь ударил его по лицу.
Малыш не удержался на ногах и упал. Скрючившись, он валялся на застланном ковром полу и рыдал.
Я, оцепенев, смотрела на него. Никогда раньше я не видела, чтобы кто-нибудь так жестоко обращался с ребенком.
Бабушка Дотти положила мне руку на плечо. Я чувствовала, что ее рука дрожит. Взглянув на бабушку, я увидела, что она с трудом сдерживает ярость.
Мать бросилась к сыну, подняла его и смущенно огляделась, стараясь не встречаться взглядом с нами.
— Уведи его, — велел мужчина. — Я не могу ничего мерить, когда он путается под ногами.
— Прости, — пробормотала его жена. — Он просто устал.
Мужчина заметил, что мы на него смотрим, и рявкнул:
— Что уставились? Лучше занятия не нашли?
— Хуже не нашли, — сурово ответила бабушка Дотти.
Он отвернулся и стал рыться на вешалке с рубашками. Его жена унесла все еще рыдавшего мальчика.
— Я все видела, — заявила прабабушка. — Какая мерзость!
— Я первая увидела, — вступила бабушка Элизабет. — Мужчин, которые так обращаются со своими детьми, следует пороть на конюшне.
Они стояли рядом с бабушкой Дотти и метали в спину мужчине убийственные взгляды, но ничего не делали. А у меня в голове вертелось множество вопросов, на которые я не находила ответов. Что нам предпринять? Может, сказать что-то? Или кому-нибудь рассказать? Но кому?