Танцор смерти. Дорога домой. Полет орлов. Исав

Хиггинс Джек

Джейн Такахаси, редактор

Это был жестокий удар. Я порвала рассказ на мелкие кусочки, а потом их сожгла. Ронни то ли учуял запах дыма, то ли почувствовал, как я несчастна. Он нашел меня за курятником. Лицо у меня опухло от слез.

— Что случилось, Птичка? — спросил он встревоженно.

— Ничего. Уходи. Я размышляю.

— Может, поразмышляешь вслух?

Я, не в силах сдержаться, всхлипнула еще пару раз, а потом все ему выложила.

— Ты написала обо мне? — спросил

он.

— Ну да, только дала тебе другое имя.

— И какое же?

— Дирк Деблейн. — Он уставился на меня в изумлении. Я сникла. Мне это имя казалось таким романтичным. — Тебе оно не нравится, — грустно констатировала я.

— Нет, очень нравится. Про меня никто никогда не писал рассказов. — Он задумался. — А почему ты обо мне так написала?

— Потому что это... это романтично. — Щеки у меня пылали. — Мне скоро десять. Мама говорит, что я смогу встречаться с мальчиками, когда мне будет шестнадцать. Так что до нашего первого свидания тебе придется подождать шесть лет.

— Огромное спасибо, — сказал он сухо.

— Ноу тебя будет полно дел. Ты поступишь в колледж.

— Может быть. Насчет колледжа я еще не решил.

— Обязательно поступишь. А потом и я поступлю в колледж, и, когда я его закончу, мы с тобой отправимся путешествовать.

— Как скажешь, Птичка.

Я взглянула на него исподлобья.

— Наверное, нам тогда придется пожениться. Чтобы экономить на отелях.

— Я заработаю кучу денег, — сказал он серьезно и уверенно. Но в уголке его рта пряталась улыбка. — Мы сможем позволить себе снимать два номера. И нам не придется жениться.

— Я лично ничего не имею против. Если, конечно, ты не женишься на ком-то другом.

— Этого в планах нет.

— Так тебе не нужны подружки? — спросила я придирчиво.

— Остынь. В ближайшее время я не собираюсь ни' с кем встречаться.

— Слушай, не делай из меня дурочку. Я отлично вижу, как ты смотришь на девчонок, которые крутятся вокруг Хопа с Эваном. И как они на тебя смотрят. У них уже выросла грудь, а у меня нет. Вырастет еще, ты только подожди.

Ронни нахмурился.

— Ты... ты не девчонка. Ты — Клэр.

— А зачем ты на них пялишься?

— На них интересно смотреть. Только хлопот с ними слишком много.

— А со мной — никаких хлопот. И я тоже интересная.

— Это совсем другое. — Он взглянул на меня серьезно и добавил: — Только не говори никому, что я твой парень. Все совсем не так.

— А как?

Он смотрел на меня долго и пристально и наконец сказал:

— Ты — все хорошее, что я могу себе представить.

— Что? — В груди у меня стало тепло-тепло.

— Ты дала мне шанс. Шанс, которого у меня никогда не было, — сказал он. — Когда-нибудь люди будут прислушиваться к твоим словам. Тебе обязательно надо писать. Ты должна говорить за нас, за тех, кто не умеет ничего выразить словами.

В душе моей затеплилась робкая, трепетная надежда. Я уронила голову ему на плечо и снова всплакнула. Он обнял меня.

— К тому времени, как ты подрастешь, я постараюсь стать таким,как старина Дирк.

День

рождения Ронни, а исполнялось ему пятнадцать лет, приходился на последний день марта. Раньше никто никогда не праздновал его дня рождения. Мама твердо решила, что на сей раз все будет иначе, и испекла огромный слоеный торт с глазурью, украшенный голубыми сахарными розочками и пятнадцатью голубыми свечками.

Когда я внесла в кухню торт с зажженными свечами и поставила на стол перед Ронни, на лице его появилось выражение, которого я раньше никогда не видела. Это было не просто удивление и благодарность, это было осознание чего-то, прежде неизвестного, того, что такое семья — люди, которые собираются за большим столом и радуются тому, что много лет назад ты появился на свет.

— Загадай желание и задуй свечи, — сказала мама.

— Пожелай, чтобы весна была дружной, — посоветовал дедушка.

— А летом чтобы дождей побольше, — подхватил отец.

— Она была хорошая, правда? — внезапно спросил Рон.

Все озадаченно молчали.

— Кто? — решилась спросить я.

— Моя... моя мама. Я хочу сказать, она ведь никого не обижала. И если бы все было по-другому, она бы стала настоящей леди, да?

Мама растерянно заморгала, дедушка с папой тоже смутились.

Наконец мама откашлялась и ответила:

— Рон, она была чудесной женщиной и очень тебя любила. Она делала для тебя все, что могла, и она была настоящей леди. Я уверена, она бы сейчас очень гордилась тобой.

Лицо его просияло, он торжественно кивнул и задул свечи.

Грусть, на какой-то момент охватившая нас всех, развеялась. Все заговорили разом, стали поздравлять Ронни. Я бросилась в кладовку и притащила оттуда ворох подарков.

Мама распределила подарки, руководствуясь практическими соображениями — там были кожаный ремень, новые носки, запонки и все такое. Я упросила ее разрешить мне подарить Ронни что-нибудь по-настоящему хорошее. Когда он развернул мой подарок — швейцарский перочинный нож со множеством лезвий, — на губах его мелькнула довольная улыбка. Он открыл каждое из них. Там были и открывалка, и штопор, и даже ножницы. Но для меня это был не просто перочинный нож, это был символ. Многое переменилось с тех пор, как пять лет назад Ронни кинулся с ножом на Карлтона. Теперь бы он этого не сделал, а если бы и сделал, то в руках у него теперь оказался бы отличный новый нож.

Мое десятилетие в мае тоже было днем знаменательным. Утром Ронни положил мне под дверь букет алых гвоздик, и у меня от счастья закружилась голова.

Я не могу точно объяснить, что он во мне ценил больше всего. Наверное, мою искренность, преданность, доверчивость. Я была самостоятельной девочкой, и со мной он чувствовал себя уверенно, иногда поддразнивал, когда надо — защищал, со мной можно было о многом поговорить. Я тогда не замечала ни разницы в возрасте, ни того, что мы мечтаем о разном, потому что моей детской любви не было дела ни до реальной жизни, ни до игры гормонов.