Танцовщица
Шрифт:
Что же мне делать? Как поступить?
"Он проявляет сочувствие. Не такой, как Этьен".
"Нет, он просто хорошо умеет уговаривать".
Я всей душой ненавидела тех, кто уничтожил былую страну. И хоть тогда была ещё дитятком, когда происходили зачистки и мало что понимала, но эта ненависть всё это время жила внутри меня. Возможно конкретно этот француз не имеет отношения ни к войне, ни к вырезанию стариков, среди которых был мой дед, а отец погиб на фронте, сражаясь за Родину в рядах ополченцев, но как же мне простить тех, кто убил мою
Потом нашла её распростёртое изуродованное полуголое тело. Я пообещала, что не буду плакать на её похоронах. Что буду радоваться тому, как её душа уходит в Правь для последующего перерождения. Что буду исполнять танец огня, сама стану этим огнём на кроде*.
И я верила в то, что делала. Видно, этот танец и видел Этьен. И подобрал меня. Уж не знаю, что было дальше. Помню лишь хер*, отделяющий мою прошлую жизнь от нынешней. А потом я танцевала. Не знаю, как смогла. Но в танце я была собою. Могла больше не притворяться.
К Этьену я не ощущала ненависти. Хотя и презирала. Да, он изнурял своими тренировками, давал подачки с барского стола. Сейчас же я могу иметь всё, но от чего ощущаю себя предательницей? Отчего сейчас так больно? И поняла. Насилие - это не ты выбор совершаешь, хотя и ощущаешь себя после этого грязной. А сейчас меня просят предать всё то, что у меня осталось. Добровольно отдаться врагу.
– Успокоилась?
– он отстранился от меня.
– Сделаем заказ?
О чём он говорит?
Я отстранилась. Подняла ноги на стул, укуталась в шаль. Я чуть-чуть посижу, только согреюсь маленько, и верну шаль этому французу.
– Принесите бульон даме моего сердца, - сказал старик.
– Жаркое и горячий шоколад.
– Будет исполнено.
Я ведь ему во внучки гожусь, а то и в правнучки.
– Я тебе противен, - сделал вывод старик.
Мазнула по его лицу равнодушным взглядом.
– У вас есть жена?
– Нет.
– Дети?
– Был. Погиб. Сейчас был бы твоего возраста.
– Но вы всё равно готовы спать со мною, - равнодушно подытожила я.
– Ты зацепила меня. Когда Этьен сказал, что у него есть самородок, я не поверил. А когда он согласился поставить провалившийся балет, подумал, что умом тронулся. Но теперь вижу, что он был прав. Я не видел до сих пор подобного танца. Такой талант нельзя губить.
– Поэтому вы готовы сделать меня содержанкой, любовницей?
– я заперла внутри все чувства и сейчас полностью успокоилась.
– Тебе понравится.
"Спокойно, Алёна, спокойно! У тебя есть ещё время подумать!"
Пришёл слуга и принёс горшочек, из которого поднимался пар. Поставил передо мною, как и чашу с сухариками.
– Я думал, вы обрадуетесь, дорогая, - нарочито вежливо говорил француз при посторонних.
Пришлось дождаться, пока молодой мужчина-слуга уйдёт.
– Я должна радоваться,
Окинула любопытным взглядом почти полный зал посетителей, освещённый множеством канделябров со свечами. Скользнула по дорогим светильникам, теперь непригодным, ведь электричество после войны так и не восстановили. Не посчитали нужным в оккупированной стране? Или просто не знают, как?
– Надо в жизни искать позитив, а не негатив.
– Вы фотограф?
– зацепилась я за слова.
– Было дело. Увлекался по молодости. До войны. Сейчас не достать допотопные технологии.
Я опустила ноги, придвинула стул. Глянула на свои грязные руки. Почему-то сейчас ощущала брезгливость есть такими. Человеческое достоинство против своего тела.
– Вы участвовали в войне?
– Нет. Отец до войны ещё перебрался. Но нам повезло, наше дело катастрофа почти не тронула.
– И чем вы занимаетесь?
– Прядильным* производством.
– Я слышала, там жуткие условия.
– Да, стали после потопа. Помещения теперь под землёй, но люди нуждаются в работе, даже такой.
– Женщины и дети...
– хмыкнула я, открывая суп.
– Да. Но и мужья тоже работают.
– И какая у них жизнь?
– Не жалуются. Родственников к нам пристраивают. Ну, или говорят, что родственники...
Я глядела на варёное яйцо, плавающее в бульоне несколько ошарашенно. Неужели всё враки? И жить на улице всё же возможно.
– Вы покажете?
– вдруг спросила я и взглянула на собеседника.
– Прямо сейчас?
Его глаза с лукавством глядели на меня. Я смутилась.
– Придётся ехать долго. А значит, вам надо будет заночевать у меня, - снизошёл до пояснения он.
– Но вы ведь обещали мне дать возможность присмотреться.
– Обещал. А своё слово держу. Но знакомство с семьёй всё меняет. Мне надо вас как-то представить будет.
– С семьёй?
– растерялась я.
– Шерстоткацкие фабрики, красильни - семейное дело. К тому же сейчас строится больница и школа на наши средства в селе. И хоть какие-то манеры у вас есть, я должен иметь гарантии, вы же понимаете...
– Значит, вы отказываетесь...
К еде я так и не притронулась.
Он положил шершавую ладонь на мою руку.
– Если вы согласны, то...
– Как скоро вы будете настаивать на близости, если я соглашусь?
– спросила холодно, просто из любопытства. Внутри всё клокотало.
– Вас страшит она? Хотите сказать, что...
Я покраснела до кончиков пальцев, как мне показалось.
Его рука очутилась на моей щеке, потом скользнула к подбородку. И он приподнял его, заглядывая в глаза.
Слишком личный жест. Что вы хотите там увидеть? Страх? Хорошо. И я открылась ему, выплеснув всё то, что чувствую.
– Я передумал.
Я напряглась.
– Вы больше не вернётесь к Этьену жить.
– Но он - мой владелец.
– Я решу этот вопрос без вас, дорогая Варвара.