Танец Опиума

Lime.lime

Харуно тихонько, как мышка, отворила белую дверь и проскользнула в Малый Переходный зал. Здесь было темно, хоть глаз выколи, не считая открытую дверь, расположенную прямо за фортепиано. Странно, но раньше Сакура не замечала этого прохода. Вполне вероятно, что эта дверь была одной из тех, что вели в тайные, скрытые от посторонних глаз помещения. Помещения, которые по определённым причинам хозяева Чёрного Дворца решили обложить завесой тайны.

За фортепиано, как и ожидалось, величаво восседал Итачи и играл очередную мелодию своей души. Он был в одних брюках и с убранными в пучок

волосами.

Харуно не намеревалась спускаться и привлекать внимания Учихи. Ей было приятно оставаться в тени и слушать то, что выходит из-под его умелых пальцев. Сама Сакура вообще не разбиралась в музыке. Дурнушка не умела ни петь, ни играть, да и вообще ей медведь на ухо наступил при рождении…

И если бы не тоненькая фигурка, оказавшаяся в дверном проёме тайной комнатки, Сакура бы непременно уснула прямо на корточках, убаюканная красивой музыкой.

Всё внимание зелёных глаз обратилось на высокую шатенку. Она была красива, спора нет. Большеглазая, ноги от ушей, фигуристая, с прекрасно подобранным на ней дорогим нижним бельём… Девушка застенчиво смотрела на своего жениха и пыталась выглядеть, как светская львица.

Сакура услышала, как усмехнулся Итачи, и увидела, как налились румянцем щёчки Изуми. Брюнет закончил свою мелодию на грустных нотах и поднялся с софы, походкой дикого кота обошёл фортепиано. Шатенка не шелохнулась и не отвела глаз от Учихи до тех самый пор, пока он не оказался в опасной близости. Тогда-то её карие глазки робко забегали по литым мышцам, и от пафосного, эффектного появления осталось разве что одно слово.

— Ты прекрасен, Итачи, — благоговела Изуми перед ним, касаясь кончиками пальцев его груди. — Уверена, тебе об этом не раз говорили…

Сакуре было невыносимо смотреть, как мягкая, тёплая улыбка Итачи достается не ей, как его губы касаются не её плеча, как его руки обнимают не её. Изуми томно ахнула на ухо жениху и в следующее мгновение оказалась на нём, обхватив ногами крепкий торс брюнета, а руками обвив шею.

У Харуно сердце больно кольнуло в области груди, когда их фигуры скрылись в комнатке. Она поднялась с корточек. Затёкшие ноги неприятно заныли: пренеприятное ощущение, словно их ежесекундно пронзали маленькие иголочки. На одних носочках дурнушка спустилась по лестнице. Сердце само вело её к свету, к потайной комнатке, из которой доносились стоны и ахи, вздохи и охи, шлепки, глухие удары плоть о плоть…

Низ живота постиг спазм, а по спине пробежали неприятные мурашки. В голове невольно зазвучал голос Саске, туманно и без особых подробностей рассказывающий о своём брате, об извещении, которое пришло ему от отца, об Изуми Учихе.

«Нет, — лихорадочно повторяла про себя дурнушка, уже с меньшим энтузиазмом приближаясь к распахнутой настежь двери. — Нет, нет, нет…»

Слова отрицания пульсировали, как венка в этот момент пульсировала на виске Харуно. Она боялась увидеть то, что ждало её за фортепиано. Боялась заглянуть страху в лицо и в полноте своей осознать, насколько никчёмны были все её переживания до этого злополучного дня, до этого кошмара наяву.

Длинный, заострённый носик заглянул внутрь небольшой комнатки и застал двух молодых людей в самом разгаре

плотских утех. Длинные пальцы Итачи крепко держали копну густых шелковистых волос, сильно оттягивая их на себя, свободной рукой сильно сжимая хрупкое плечо. Изящно изогнув спинку и практически соприкасаясь плоским животиком с простынями, шатенка еле сдерживала срывающиеся с губ громкие, даже оглушающие стоны.

Она кричала его имя в беспамятстве, а Итачи, рыча, входил в неё во всю длину. Яйца глухо ударялись об округлую, выпяченную попу. Тем не менее, он обходился с ней аккуратно, не делая поспешных движений, способных её травмировать. Учиха был с ней мягок и груб одновременно. Он доставлял ей удовольствие посредством жестокости. Но даже эта животная жестокость регулировалась его нежеланием делать больно своей невесте.

Девушку Харуно вспомнила не сразу, но, когда вспомнила, отпрянула от двери, словно током ушибленная. Та самая статная брюнетка, мексиканка, в кругу которой весь день провели братья Учиха.

Не то чтоб внутри неё образовалась пустота. Харуно ничего толком понять не успевала. За стремительно развивающимся сюжетом ей не хватало прыткости и ловкости поспевать. Она хотела было уйти с чётким пониманием того, что отвлекать парочку «воркующих» голубков было бы как минимум неприлично, особенно, если дело обстоит глубокой ночью в месте, где дурнушка быть не должна.

Однако в Сакуре взыграли гормоны и обжигающее чувство искреннего непонимания. Она вынашивала его ребенка, а, значит, Итачи не может так просто променять её на кого-то другого! Это неправильно! Это не то, чего она хотела; не то, ради чего оставила ребёнка в живых…

С этими мыслями она на всех парах влетела в небольшую, по сравнению с другими, комнатку и… вдруг вспомнила, что Учиха-старший даже не догадывается, что Харуно беременна от него. Так чего бы ему держаться за её локоть, хвататься за её юбку, пока своенравное время уносит лучшие годы его жизни? Да и готова ли она бросить всё на свете ради одного только Итачи?

Осознание этого пришло слишком поздно. Итачи с Изуми так и остались стоять в позе раком. Брюнетка в ужасе и смущении отлетела от своего партнера, схватившись за край простыни и наспех прикрывая грудь. Учиха же искренне пытался понять замысел своей дурнушки, которая бесстыдно вломилась в чужую опочивальню. Брюнет не спешил прикрывать своё добро и кутаться в простынях, как его невеста.

— Ты не обязан! — выпалила неожиданно для самой себя Харуно. — Ты не обязан жениться только потому, что так сказал твой отец! Только… только потому, что пришло… грёбаное извещение!

Итачи молчал, не меняя своего восхищённого взора.

— Какой кошмар! — параллельно тараторила Изуми, забившись в угол.

— Я… — снова начала Сакура, стыдливо отведя глаза в сторону. — Я…

Она снова заторопилась уходить, но эмоции снова взяли своё. Сакура посмотрела в тёмные, бездонные глаза Итачи и хотела было выпалить: «Я беременна от тебя!» И брюнет быстро бы всё понял. Белое пятно окрасилось бы воспоминанием той безумной ночи. Пазл встал бы на своё законное место. Сердце бы забилось в счастье стать для неё опорой на всю оставшуюся жизнь.