Тавриз туманный
Шрифт:
Гаджи-Самед-хан еще раз глубоко затянулся, затем принялся взывать к моей национальной чести. Он полностью раскрыл свои взгляды на будущее азербайджанцев в Иране и те интриги и хитросплетения, к которым собирался прибегнуть, чтобы добиться осуществления своих целей.
– Сударь, знаете ли вы, зачем эти рештские, мазандаранские и багдадские разбойники старались свергнуть с трона Мамед-Али-шаха?
– Нет, - ответил я, - я не имею об этом понятия.
– Нам все известно, однако, наш народ не знает причин, по которым я стремлюсь вернуть в Иран Мамед-Али-шаха, а сказать открыто об этом - я
А наши темные, несознательные тавризцы сыграли им на руку. Я вам говорю сущую правду. В настоящее время в Иране идет борьба между фарсами и азербайджанцами. Конституция и все ей подобное - это миф. Тавризцы не понимают этого. Если я и не доживу, вы сами убедитесь в моей правоте. И сыну Мамед-Али-шаха царствовать не дадут. Если вы отнесетесь к этому равнодушно, то в один прекрасный день увидите, что на троне сидит фарс. И потому-то пока английское и русское правительства поддерживают нас, пока есть возможность, мы должны вернуть в Иран Мамед-Али-шаха.
Если Мамед-Али никуда не годится, если он деспот, если он не может управлять государством, разве мы не сумеем найти другого и посадить на трон? Если тавризцы обладают чувством национальной чести, пусть они выскажутся. Ведь они же видят, что в Тегеране пять-шесть пройдох, поделив между собой должности в совете министров, прибрали к рукам молодого шаха. До каких пор мы, азербайджанцы, будем сдирать с азербайджанских крестьян шкуры и давать их на съедение пяти-шести восседающим в Тегеране фарсидским опиоманам? Если тавризцы не хотят этого, пусть они объединяются, скажут мне, и я завтра же отторгну территорию, населенную азербайджанцами, от Ирана.
Из этой беседы Гаджи-Самед-хана мне стали ясными его истинные намерения. Из его слов вытекало, что хотя бы ценой создания национального антагонизма и междоусобицы, следовало вернуть в Иран бывшего шаха.
Прогуливавшиеся по парку гости вернулись, и наш разговор был прерван.
– Сад его превосходительства замечателен, - сказала мисс Ганна, проходя мимо меня, - почему вы не вышли пройтись?
Я поднялся с места.
– С мисс Га иной мы были дорожными спутниками. Мисс Ганна весьма образованная и ученая особа, - отрекомендовал я ее Гаджи-Самед-хану. Он подал девушке руку и усадил ее рядом с собой. Я вкратце рассказал ему историю нашего знакомства.
– Очень рад, - заметил он, - что у нас есть такие высококультурные сограждане, везде и всюду умеющие поддержать нашу честь.
Попросив разрешения, мисс Ганна поднялась и примкнула к женскому обществу. К нам подсел консул.
– Мы с Абульгасан-беком обсудили вопрос о прокламациях, - сказал Гаджи-Самед-хан, как только консул подсел - Видно, что они подействовали и на господина Абульгасан-бека. Оказывается, он сам собирался поговорить с нами по этому поводу.
– Я уверен, что вы достойный и честный иранец, - ответил на это консул.
– Нина-ханум заверила меня в этом отношении. Вы должны оградить от всяких нападок таких людей, как его превосходительство Гаджи-Самед-хан; они нужны нашей родине. Правительство императора сумеет
– Все, что вы изволили заметить, наш священный долг!
– сказал я Надеюсь, что мы раскроем эту измену я сумеем положить конец предательству нескольких безответственных лиц.
Пора было идти к столу. Стол был сервирован по-европейски. Перед каждым прибором лежала карточка с указанием имени. Первый бокал Гаджи-Самед-хан поднял за здоровье гостей. Тамадой был избран царский консул.
Подняв свой бокал, консул долго и неубедительно говорил о почетной миссии Гаджи-Самед-хана, о "защите" Россией и Англией "самостоятельности" Ирана.
Языки дипломатов заработали. Каждый консул проявлял лисью изворотливость. Подняли бокалы за дам, за гостей и особо за меня, как за культурного и честного иранца.
– Не пора ли, ваше превосходительство?
– сказал консул, обращаясь к Гаджи-Самед-хану.
– Да, господин генерал, пора!
– отозвался тот, что-то шепнув стоявшему за его стулом лакею.
Лакей удалился и через несколько минут появился ансамбль восточного оркестра. В оркестр входили две тары, две кеманчи, две виолончели, цитра, две флейты, бубен, барабан и рояль.
Участниками ансамбля были двенадцать молоденьких хорошеньких девушек. Они разместились на эстраде; в роли конферансье выступала одетая по-европейски девушка.
– Ансамбль сыграет "Дэрамеди шур", "Дэстигях". Поет Франгиз-ханум, объявила девушка.
"Дэстигях шур" продолжался более получаса. Пели Гамэрлинга-ханум и Франгиз-ханум. Слова принадлежали известному азербайджанскому поэту шемахинцу - Хагани.
Во время исполнения таснифа Махмуд-хан подсел к мисс Ганне. Вскоре мисс Ганна поднялась и пересела на стул рядом со мной. Она всем существом отдавалась музыке.
– Я ошиблась, полагая, что романы о Востоке - фантазия, - сказала девушка.
– Мне кажется, что я сижу перед описанными в старинных романах багдадскими музыкантами.
– Иранскую музыку нельзя смешивать с восточной музыкой, - сказал я Подобно тому, как иранцы иранизировали все обычаи, перенятые у восточных соседей, так они иранизировали и их музыку.
В поэзии, переняв у арабов аруз, они создали рубай. Так и в музыке. Созданная в пустынях и кабилах, арабская музыка впоследствии начала услаждать слух обитателей багдадских дворцов. После захвата арабами Ирана, музыка эта перешла в Иран и, чтоб отвечать вкусам иранской аристократии, подверглась серьезным изменениям и превратилась в самостоятельную музыку. Арабские музыкальные инструменты иранцы заменили струнными - тарой и кеманчой.
Музыка окончилась. Гости перешли в гостиную. Там были расставлены карточные столы. Подали десерт в ликеры.
– Известили ли Икбалуссултана?
– спросил Гаджи-Самед-хан Махмуд-хана.
– Да, он сейчас придет. Фаэтон давно отправлен...
Игра была в разгаре. Немного погодя вошел Икбалуссултан Абульгасан-хан со своим таристом Алекбер-ханом Шахназом Они сели на приготовленные для них места.
Гаджи-Самед-хан представил их гостям, однако никто не нашел нужным пожать им руки. Только мисс Ганна и я, поднявшись со своих мест, подошли и поздоровались с ними.