Тавриз туманный
Шрифт:
– Зачем вы забираете деньги?
– завопил Муктедир-хан.
– Деньги нам не нужны, мы только составим опись и вернем их вам. Теперь откройте другие сундуки.
Открыли один из сундуков, обыскали и забрали золото и драгоценные камни. Мы взяли и все находящиеся в остальных сундуках золотые турецкие и русские монеты и сложили все это в большой мешок. Покончив с обыском, мы осмотрели костюм хана. Там, кроме золотых часов, ничего не было, и только во внутреннем кармане жилета оказался портрет какой-то девушки. Когда мы спросили, кто она, он заявил, что
– Тьфу!
– плюнула жена хана, увидев карточку.
– Зачем ты таскаешь на груди портрет девушки, которую прочишь сыну?
Говоря это, она в бешенстве схватив со стола тяжелый медный подсвечник с такой силой хватила им мужа в висок, что Муктедир-хан свалился. Осмотрев тело и убедившись, что он умер, жена хана, лишившись чувств, упала на диван. После этого мы ушли. Вот как было дело. Захваченных ценностей и денег так много, что ими мы сумеем обеспечить всех находящихся в изгнании товарищей!
После этих слов Тутунчи-оглы вручил мне список отобранных при обыске документов, денег, ценностей и карточку. То был портрет Набат-ханум.
Спешно написав письмо, я вручил его Гасан-аге.
– Этой же ночью отправишься в Миянд-Абад и передашь это письмо Салех-аге и Пэрвизу. Сумеешь ты это сделать?
– Конечно, сумею, - ответил он и поднялся.
Я вручил ему крупную сумму для Салех-аги и Пэрвиза и, распрощавшись, проводил его до дверей.
Гасан-ага ушел. Было два часа ночи.
– С этим делом мы покончили блестяще, а теперь надо приняться за другое, - обратился я к Тутунчи-оглы.
ТАВРИЗСКАЯ ВЕСНА
Сегодня с шести часов вечера я был у Гаджи-Самед-хана. Убийство Муктедир-хана и похищение его несметных богатств разгневали хана.
В семь часов он принял Махмуд-хана.
– Твои люди окончательно дискредитировали меня перед русским консулом, - сказал он.
– Консул говорит, что я не только не в состоянии управлять Тавризом, но не могу даже проследить за твоей работой. Ты творишь в городе все, что тебе заблагорассудится. Как мне доносят, по ночам город остается без всякого надзора.
Слова Гаджи-Самед-хана произвели на продолжавшего стоять коменданта ошеломляющее действие.
– Если его превосходительство разрешит, я вкратце доложу ему эту историю, - с большим трудом овладев собой, дрожащим голосом проговорил Махмуд-хан.
– Говори, но не смей оправдываться!
– Дело об убийстве Муктедир-хана подозрительно. Я знаю моих людей, как свои пять пальцев.
– Знать-то знаешь, но осадить их не умеешь! Кто разграбил дом Гаджихейтиба? Кто похитил дочь Эбачи-баши? Кто ограбил жену Сулейман-хана? Кто ворвался в дом Хазчиларова и посягнул на честь женщин? Кто похитил внучку судьи и обесчестил ее? Кто похитил сына Гаджи-Муртузы? Этого мало?! Если бы подобные действия могли бы совершать революционеры, мы бы и в этом обвинили их, но этому никто не поверит. Я доверил тебе огромный город. Я вручил в твои руки свое имя, свой авторитет, но ты злоупотребляешь этим!
– Что я могу поделать? Я до утра не смыкаю глаз. Город большой, конечно,
– Разве твои люди не могут быть ворами?
Гаджи-Самед-хан позвонил. Вошел лакей.
– Ступай и приведи сюда эту женщину!
– приказал он. Спустя минуты две вошла закутанная в черную чадру высокая женщина. Она поклонилась.
– Сядьте!
– мягко обратился к ней Гаджи-Самед-хан.
– Расскажите нам правду.
Женщина рассказала Гаджи-Самед-хану все обстоятельства прихода Тутунчи-оглы и Гасан-аги, передала хану список отобранных вещей. Узнав о стоимости похищенных ценностей, Гаджи-Самед-хан пришел в ярость.
– Они сложили все наше богатство в большую торбу и унесли, - сказала женщина, заканчивая свой рассказ.
– Когда они уходили, муж хотел подняться и пойти за ними. Тогда один из них, да отсохли бы его руки, ударив прикладом по голове, повалил его. Что было дальше не помню, я сама потеряла сознание.
– Вы сами своими глазами видели, что у них был ордер Махмуд-хана?
– Как же, я сама видела ордер. Муж взял, прочел и затем вернул этим злодеям, да отсохли бы их руки!
– Прекрасно, можете идти!
Женщина вышла.
– Клянусь головой его превосходительства, - воскликнул Махмуд-хан, - я никому никаких ордеров не давал!
– Если на этот раз не дал, то в других случаях давал, иначе бы в Тавризе не привился обычай входить в дома по ордерам. Ступай, но помни, я приказываю до последнего гроша принести мне все отобранные у Муктедир-хана ценности. Иди, но если еще раз повторится что-либо подобное, я поговорю с тобой по-другому!
Махмуд-хан вышел. После этого, протянув мне несколько писем, написанных по-фарсидски и адресованных, консулу, Самед-хан сказал:
– Очень прошу вас перевести эти письма на русский язык. Дайте Нине-ханум напечатать их на машинке и пришлите мне.
Я распрощался и вышел. У ворот парка Низамуддовле меня ждал наш кучер Бала-Курбан. Усевшись в экипаж. и отъехав несколько шагов, я услышал условный сигнал Тутунчи-оглы. Остановив экипаж, я усадил его рядом с собой.
В это время мы заметили какую-то женщину, торопливо сошедшую с подкатившего к воротам парка фаэтона Гаджи-Самед-хана.
– Шумшад-ханум!
– шепнул мне Тутунчи-оглы.
– Этой ночью Усния будет гостьей его превосходительства.
Действительно, женщина ростом, походкой и манерами напоминала Шумшад-ханум.
В половине третьего я добрался до дому. Вместе с самоваром Гусейн-Али-ами подал письмо. Оно было от американки.
"Дорогой, любимый друг!
Шумшад-ханум, как поэтесса, описала мне весну тавризских садов. Особенно хорошо в этих садах по пятницам. По установившейся традиции тавризцы любят в эти дни устраивать пикники в парке "Хэкемвар"" готовить там "кюкю"*. Шумшад-ханум приглашает меня на пикник, устраиваемый ею в саду "Хэкемвар" и обещает показать там интересных людей.