Тавриз туманный

Ордубади Мамед Саид

Я крепко сжал руку Ганны у запястья, и она выронила револьвер. Не отпуская ее, я поднял револьвер и положил к себе в карман. Девушка потеряла сознание. Я уложил её на диван и обернулся к совершенно обессилевшей служанке. На ней лица не было от страха.

– Подите отдохните.

Она ушла. Я попросил слугу принести мне воды. Смочив платок, я положил его Ганне на голову. Сердце ее немного успокоилось, но глаз она не открывала. Прошло около часу. Я сидел возле Ганны и гладил ее по голове. Наконец, она открыла глаза. Увидев, что голова ее покоится на моей груди, она горько заплакала.

– Почему

ты не дал мне умереть? Зачем ты спас меня? Подумай, есть ли смысл мне жить, когда я морально уничтожена. Я опозорила себя перед честными людьми. Мне нет места в мире. Меня ждет сырая земля. Моя совесть, честь, знания, любовь - все погибло. Я покрыла себя позором.

– Самоубийство не выход из положения. Это признак слабости духа.

– Нет, это протест против неудачно сложившейся жизни,

– Кончают жизнь самоубийством те, кто не способен бороться, исправить свои ошибки. Это слабые, трусы.

Американка, всхлипывая, перебила меня:

– Проклятые немцы, для собственного благополучия они готовы загубить миллионы людей. Они всегда строили и строят свое счастье на чужом несчастье. Это они отняли у меня мою спокойную, радостную жизнь, ввергнув в смрадное болото шпионажа, заставили своими собственными руками подписать себе приговор. Какое значение для человечества имеет жизнь или смерть такой девушки, как я? Допустим, моя совесть чиста, кто поверит мне? Могу ли я вынуть свое сердце и показать его людям: смотрите, люди добрые, оно свободно от пороков, меня опутали, втянув в это болото лжи и предательства против моей воли. Кто захочет заглянуть в мою душу? Кому до нее дело? Кто станет заниматься чужим горем? Вот ты... ты, человек, которого я люблю всем сердцем... Разве ты можешь верить мне, когда ты знаешь, что расписка, данная мной германскому консулу, хранится в архивах консульства, а в русском консульстве есть приказ о моем аресте? Для тебя не секрет, и американскому консульству сообщено, что я как германская шпионка подлежу аресту. Скажи сам: где теперь мое место на этом свете? Мир необъятен, в нем находят приют миллионы людей, но порой в нем нет уголка для такой несчастной, как я. Дикари, тунеядцы имеют право на жизнь, лишь я лишена его.

Она не могла никак успокоиться. Ей было известно, что отряд Хелми-бека на Ямском перевале потерпел полное поражение, что почти все его аскеры там похоронены, а сам он едва спасся бегством. Она понимала, что до возвращения русских оставались считанные часы. Нет никакого сомнения, что они немедленно арестуют ее как немецкую шпионку. Это и заставило ее решиться на самоубийство.

Я не сказал Ганне, что документы подтверждающие ее шпионскую деятельность и хранившиеся в архивах русского и немецкого консульств, теперь находятся в наших руках.

Она не подозревала, что я могу помочь ей начать новую жизнь. Лаская ее волосы, я говорил ей:

– Поверь мне, у тебя есть все возможности вернуться к честной жизни. Все в твоих руках. Если в дальнейшем ты будешь приносить пользу обществу, люди простят твои заблуждения, а самоубийство заставит их подозревать тебя. О расписке, данной тобой немецкому консулу, о приказе арестовать тебя можешь не беспокоиться, они похищены Хелми-беком. Даю тебе слово, я создам все условия, чтобы ты могла спокойно жить. Но тебе по-прежнему

следует держать с немцами связь.

– Ты... ты предлагаешь мне опять заниматься шпионажем?

– Не волнуйся, у меня и в мыслях этого не было. Ты больше не будешь выполнять требования немцев. Ты будешь помогать иранским крестьянам и беднякам. И сможешь смыть с себя пятно позора. Разве ты не хочешь помогать страдающим и обездоленным? Твоя шпионская деятельность в прошлом, ты должна забыть о ней. Все это позади. А теперь встань и возьми себя в руки. Прикажи приготовить чай, выпьем вместе. Не позже завтрашнего дня я подыщу тебе новую квартиру, отсюда необходимо переехать. Знай, ты, еще не совсем потеряла мое уважение. Для меня ты осталась той мисс Ганной, которую я знал в Джульфе и Ливарджане. Бросить тебя на произвол судьбы значит для меня обречь себя на вечные угрызения совести. Вот поэтому я не пожалею ничего для твоего спасения.

Я и на самом деле решил защищать ее всеми средствами. Она знала много наших секретов, немало сделала для нашей организации. Незаметно для себя она очутилась в лапах германской контрразведки. Может быть, она действительно, как говорит, пошла на это, чтобы оказать мне услугу и доказать свою верность.

Мои обещания очень обрадовали ее. Теперь она плакала от радости. Она все пыталась поцеловать мою руку, но я не мог допустить, чтобы женщина так унижала себя. Тогда она обняла меня и поцеловала в щеку.

– Поверь мне, дорогой, мои слезы не искусственные, я не артистка, взволнованно сказала она.
– Я самая несчастная девушка, во всем мире. Забудь, что я была шпионкой, не брезгай мной. Тебя целует не шпионка, а Ганна, которая любит тебя больше жизни. Подлые люди использовали мое желание помочь иранскому народу, и вот я попалась на удочку германского консула, Ганна задумалась.
– Кто знает, если бы не ты, я может быть, не взяла на себя такие обязательства. Но знай, никогда и ни за какие блага я не предавала ни тебя, ни твоего народа. По поручению германского консула я работала против русских. Я считала, что этим помогаю тебе и твоему народу. Если бы все эти документы попали в ваши руки, ты убедился бы, что я говорю правду и окончательно поверил мне.

И в самом деле, в документах германского консульства, попавших в наши руки, я не обнаружил ни одной бумажки, написанной Ганной и направленной против революционной организации. В эту минуту она была абсолютно искренна. Мне стало жаль ее. Я решил избавить ее от внутренних терзаний.

– Если я восстановлю твое прежнее положение в обществе, будешь ли ты слушать меня?

Ганна снова обняла меня за шею.

– Мой благородный друг, разве был хоть один случай, чтобы я ослушалась тебя?

– Ты права, не было. Но ты скрывала от меня свою деятельность. Разве это было совместимо с теми отношениями, которые были между нами?

Ганне стало стыдно. Она опустила глаза.

– Накажи меня, - прошептала она.

– Я это уже сделал. Разве ты не чувствуешь боли в запястье?

Ганна вздохнула.

– Боль сердца была так невыносима, что я не почувствовала даже, как ты сжал мне руку, - и она потерла красный след от моих пальцев.
– О, если бы этот отпечаток остался до конца дней моих! Как была бы я счастлива!