Тайна деторождения: практика и теория
Шрифт:
— Ага. А староста ваш где? Мне бы в книгу глянуть с записью о тетке, чтоб точно удостовериться в родстве.
— Так вы, миллюди, сегодня его не найдете.
— Это еще почему? — вздернул брови Спас.
Селянин на всякий случай отступил от него к косяку:
— Тверёзым не найдете. Праздник ведь. Вся деревня — в корчме Гргура или возле, на площади, гуляет. И вы бы туда пошли? Праздник ведь, Новый год.
— Значит, и староста там? — строго уточнила я.
— Ага. Я ж говорю.
— Про то мы слышали, —
— А что будем делать? — в задумчивости протянула я. — Надо идти к…
— Гргуру! — спешно встряли из-за широкой Спасовой спины. — Я и провожу вас. Там и заночевать можно. А то тут-то? Околеть разве что, — и так прочувствованно вздохнул, что мы с башенником переглянулись: точно, чего-нибудь вынес.
— Ладно, Прохор Гуревич, — развернулся к нему Спас. — Веди к этому…
— Гргуру.
— К нему. Хе-х. Корчмарь и с таким именем?
— Это — не имя. Это проверка целая! — радостно огласились нам уже из сеней. — Бабы наши стожковые так мужиков своих проверяют: если затрудняешься внятно сказать, у кого весь вечер проторчал, значит, нетверёзый. И тогда… Проверка еще та!
— По-шли, — в последний раз окинув глазами дом, качнулась к порогу и я. Вслед за Спасом…
Деревенское гулянье мы застали уже в полной красе. И вдоль и поперек. И вширь и в глубину. Вот «в глубину» вначале и занырнули. Оставив у корчмового входа лошадей подскочившему шустрому пареньку. Вроде, пока «тверёзому». И сразу попали в Новый год. Здесь он выражался во многом: во-первых, сам факт непотребной пьянки с утра — селяне даже зимой в обычный день себе такого позволить не могут. Во-вторых, щедро натыканными по щелям между бревен еловыми ветками с кое-где уже объеденными на них кренделями. И в третьих:
— С праздником, милгости! Бог — на небе, Новый год — на земле! — вот этим приветствием сразу от входа.
— Гыгур, тащи нам сюда еще своего этого!
— Да погоди ж ты! Проходите. У меня как раз два места освободились. Прохор, и ты здесь? Тож проходи! — длинный корчмарь с залихватски подкрученными черными усами, радостно раскинул нам руки. — О, Божий воин, у меня для вас квас шиповниковый найдется.
Спас в ответ воздел глаза к потолочным расписным балкам. Я хмыкнула:
— Так Новый год же? Он для всех на земле. Спас?
— Так а мы…
— Все нормально. Можно.
— Ладно, — кивнул мне башенник, пытаясь спрятать в щетину улыбку. — Куда нам?..
И мы, все трое, считая местного Прохора, гармонично влились в стожковый Новый год.
Сначала время тянулось на удивление медленно. Мы со Спасом, слушая краеведческую лекцию от втиснувшегося рядом Прохора, просто с удовольствием поглощали еду. Иногда, правда, кивали и задавали лектору наводящие вопросы. В основном, сворачивая от местной флоры и фауны в мою «родственную»
— Она вообще добрая была. Отзывчивая. И брала недорого: двух кур за настой. Настой хороший. Да и куры у меня — тож… Зачем ей столько кур? — и задумчивым взором в рюмку перед своим курносым носом. — Ну, будем! С Новым годом, миллюди!
Потом — следующая с откровениями:
— А и жилось Стэнке трудно. Все время — одна. А что с этих мужиков-то? Мы ведь с ней подруги были. Да. Лучшие. Бывало, придет ко мне, и сядем с ней на завалинке семечки грызть. Она мне про все рассказывала. И про мужиков своих. Трех или четырех. Только про последнего всегда молчала… О-ох. Ну, за упокой ее души, прости Господи. Да, и с Новым годом, — смахнув кончиком косы скупую подружью слезу.
Но, больше всего «порадовала» меня лично третья. Самая, пожалуй, осведомленная и непредвзятая. Как и положено хозяйке деревенской лавки:
— А что о ней, о Стэнке, говорить? Тетка у тебя была — простая баба. И налюбилась всласть и натерпелась. Но, молчала всегда. Не то что некоторые — на пол деревни орут. Я один раз лишь видала следы от этой ее «любви». Роковой. И, знаешь что? Все ж, ведьма она была. Хоть и баба… Почему? А, пришла тогда ко мне в лавку за солью и руку с деньгами через прилавок протянула. У нее выше ладошки — след от мужской пятерни. Смачный такой. И вдруг… — сглотнула лавочница слюну. — исчез. Прям у меня на глазах. Стэнка тогда рукав одернула, на меня зыркнула и вон бежать… Долго после не приходила… Вот так вот… Ну что, Пашута, давай, за наше с тобой бабье счастье. Не чокаясь…
Уф-ф… А вот старосту мы со Спасом так и не дождались. А, не надо уже. И без него больно «весело».
— Ты чего это загрустила невзначай?
— Не знаю, Спас.
— А я вот знаю, А… Пашута. Думаешь, слепой?
— Сколько пальцев? — растопырила я перед мужским носом пятерню.
Спас сосредоточенно скосился в самый ее центр:
— Много.
— Значит, не слепой, а просто… как это, «нетверёзый».
— А даже и так, — мотнул башенник головой. — И поэтому тебе скажу, девица: что-то тебя гнетет.
— О-о, только вот исповеди сейчас недостает. Хватит с меня и одного Святого.
— Не богохульствуй.
— А ты не лезь в душу.
— А ты… — смолкнув, прищурился Спас. — Что, так и не скажешь? По старой-то дружбе?
— А-а… А ты ведь мне и вправду, друг.
— А то?
— И как я раньше не догадалась?
— И-и? — склонился ко мне через стол Спас.
— И-и… гнетусь, друг.
— Во-от!
— Еще как гнетусь. Понимаешь… Я ведь люблю его.