Течению наперекор
Шрифт:
Но вернусь к своему первому практическому заданию. Четыре дня, не вылезая из ангара, я вспоминал и заново изучал устройство мотора моего «инвалида». К счастью, на нашем аэродромчике в Академии был один истребитель Ла-5. Когда-то по учебному разрезу реального двигателя мне удалось весьма основательно разобраться в назначении каждого малейшего винтика или спрятанного в теле мотора канальца подачи масла. (Недаром же я был отличником и перед зачетами по «матчасти» консультировал весь курс.)
Вспомнив все основательно, приступил к определению дефектов. В ангаре всегда находилось несколько механиков, отлаживавших свои машины. Я обращался к ним за советом — уважительно, но не заискивая, никак не используя свое офицерское звание. Конечно же, сержанты-механики поначалу встретили меня
Закончив дефектацию, приступил к ремонту. Для механика он сводится, в основном, к замене испорченных деталей и узлов запасными. Но дело это вовсе не легкое. Вот что я писал в одном из писем Оле:
«Работа механика — физически тяжелая, что после пятнадцати лет сидения на ученических скамьях чувствуется основательно. Все гайки нужно заворачивать и отворачивать с большой силой, а главное — в очень неудобных положениях. В моторе истребителя все очень тесно. Приходится работать то лежа на спине, то балансируя на каком-нибудь выступе конструкции. Добираться до нутра мотора подчас очень трудно и неудобно через хаотическое нагромождение разных трубок, тяг, твердых и острых деталей. От этого руки все изранены и вспухли, а ежедневное мытье их бензином с добавкой ядовитого свинца разъедает кожу. Тем же бензином в конце дня приходится мыть волосы, основательно перепачканные машинным маслом (горячего душа в полевых условиях нет).
Работаю в среднем по 12 часов в день. Вчера работал 15 часов — с шести утра до девяти вечера, поэтому не было сил даже написать тебе письмо. Отсутствие навыка, как всегда бывает, удваивает работу».
Дружеские отношения с механиками совсем наладились. Теперь они сами предлагают мне помощь, отлично зная, что, к примеру, сменить цилиндр один человек не может — надо вдвоем. Однако реанимация моего самолета оказалась делом более сложным, чем это представлялось сначала даже моим коллегам-механикам. Вот отрывок из еще одного письма Оле:
«Утюг мой (то бишь самолет) похоже, вгонит меня в гроб. Десять дней я бился с ним с зари до зари. Сменил всю систему зажигания, стал пробовать запуск. Все цилиндры работали нормально, кроме одного (всего их четырнадцать). Посоветовавшись, решили его заменить. Это — очень трудоемкое дело. Четыре дня работал как проклятый. Поставил и новые свечи. Все ребята говорили, что теперь у Остермана мотор будет работать отлично. Запустили. И правда — хорошо заработал, но... через несколько минут «забарахлил» другой цилиндр. Смотрели, смотрели и решили менять и его. Бог мой! Этот проклятый цилиндр расположен так, что смена его предшественника была забавой по сравнению с тем, что предстоит сейчас. Решительно он меня сживет со света...»
Претерпели изменения и мои отношения с соседями по комнате в общежитии. Несмотря на тяжелую работу в ангаре, я упорно следовал своему решению хотя бы немного заниматься по вечерам математикой, физикой и немецким языком. Нужные книги мне прислала Оля. Заниматься оказалось тоже нелегко. Нередко мои соседи порядочно выпивали и шумно обсуждали свои полеты либо (чаще) свои успехи на любовном поприще. Два раза в неделю в ДК устраивались танцы под радиолу. Приходили молодые жительницы Спасска и наши девчата из батальона аэродромного обслуживания. В подвале ДК сохранился от прежних времен неплохой бильярд. На нем каждый вечер играл сам с собой старший техник-лейтенант Селихов. Мрачный молодой человек, ни с кем не общавшийся. Тот самый пятый сосед по комнате, о котором я ранее обещал рассказать. О нем еще в первом письме из полка, от 8 марта я писал Оле:
«На улице страшной силы резкий, холодный ветер. Темно. А в общежитии, где я устроился, мой сосед, с виду неглупый, интеллигентный парень, окончивший Академию им. Жуковского по факультету вооружения, сидя на койке и уставившись безнадежным взглядом в одну точку, снова и снова повторяет две строчки какой-то бесконечно тоскливой песенки:
Каждый день под окошком
Он заводит шарманку...»
К счастью, после возвращения из штаба армии меня поселили в другую комнату. Ясно, что здешняя жизнь этому человеку обрыдла донельзя,
Быть может, именно для того, чтобы не поддаться такому же отчаянию, как Селихов, я и решил заниматься по вечерам. Никакой определенной цели у меня нет, никакая надежда эти занятия не питает. Мои новые соседи-летчики первое время посмеивались надо мной и настоятельно советовали не сушить зря мозги, а пойти с ними на танцы или «к бабам». Потом стали относиться к моей учебе с определенным уважением. И даже в те вечера, что они оставались в общежитии, норовили гостить в других комнатах.
Постепенно в полку среди летчиков и механиков стало складываться «общественное мнение», что мне надо бы помочь демобилизоваться для окончания учебы. Удивительное дело! Эти простые ребята, отвоевавшие и уцелевшие, мечтавшие наконец вернуться домой, хотели помочь мне освободиться от военной службы только потому, что оценили мое упорное желание учиться. Этого я никогда не забуду. Без моего ведома целая делегация от летного состава ходила просить за меня к командиру полка. Мне посоветовали организовать какой-нибудь вызов из Москвы. Я еще во время пребывания в штабе армии понял, что это «дело дохлое». Подобные вызовы приходили в штаб округа тысячами. Их никто не читал. а сразу отправляли в архив.
Тем не менее написал Оле, как связаться с бывшим руководителем моего диплома профессором Варшавским. Вскоре она телеграфировала, что вызов из НИИ-1 послан на имя командующего Дальневосточным военным округом. (Вот когда сработало ночное бдение в «дипломке»!)
Но я забегаю вперед. Пока что мне надо закончить длящийся более месяца ремонт. Числа десятого июня машина, наконец, по моему мнению, готова к летным испытаниям. Докладываю командиру эскадрильи. Он решает, что будет испытывать сам лично и назначает день. 13-го числа.
Не знаю уж, какая высшая сила опять спасает меня от беды! В ночь перед испытанием я вдруг просыпаюсь и с ужасом вспоминаю, что не скрепил между собой две части бензопровода, ведущего к передней звезде мотора. Его разъем прячется в развале двух нижних цилиндров задней звезды. Он мне мешал при недавней смене одного из них. Бензин на впрыскивание в цилиндры подается под высоким давлением. Как только капитан Беликов запустит мотор, задняя звезда заработает, нагреется, а на нее хлынет бензин. Мотор и кабина пилота вспыхнут огромным факелом!
Едва дождавшись утреннего снятия караула, бегу в ангар к своей машине. Разъем действительно не свинчен...
К приходу капитана мы с механиками уже выкатили на линию старта моего «инвалида», простоявшего в углу ангара добрых четыре месяца. Садясь в кабину, Беликов бросает мне: «Ну, техник, если увидишь в воздухе что не так, беги в сопки и не оглядывайся!» (техником меня называют все в полку, поскольку мое звание техник-лейтенант).
До конца дней не забуду, как лежу на спине посреди летного поля и безотрывно смотрю в небо, где крошечный, сверкающий на солнце самолетик выделывает фигуры высшего пилотажа. Бывают такие ситуации, что время будто спрессовывается — за минуту успеваешь пережить столько, что хватило бы на целый день. Весь мир вокруг тебя не существует. Нет ничего, кроме светлой птички, кувыркающейся в небесах. Одна фигура пилотажа, другая, третья... и каждый раз всем существом своим ощущаю страшные перегрузки, которые испытывает машина. Всеми силами души стараюсь внушить ей: «Держись, милая!» Проходит несколько минут или несколько часов — не знаю, но вот она, наконец, идет на посадку. Вскакиваю и что есть силы бегу к концу взлетной полосы, чтобы, как положено, встретить самолет в конце его пробега по земле. Вылезая из кабины, командир эскадрильи опять бросает короткое: «В восьмом цилиндре свеча барахлит». Это означает, что все в порядке! Сменить свечу — минутное дело. А похвалы от капитана, конечно же, не дождешься. А наплевать! Я справился! С первым в моей жизни настоящим и трудным делом. Справился!