Течению наперекор
Шрифт:
Позволю себе перенести сюда (заодно!) и впечатление от столицы Дальневосточного края, которую я посетил позднее. Опять же, описание документировано — из письма Ольге от 31 марта 46-го года.
Владивосток: «Обхохотаться! Представь себе на минутку бурно волнующееся море, огромные крутые валы обгоняют друг друга во всех направлениях. Сталкиваются и разбегаются, оставляя между собой пропасти... и вдруг эти гигантские, по нескольку сот метров высоты валы мгновенно застыли и превратились в сопки. Потом какой-то чародей высыпал на этот застывший водоворот маленькие и большие коробки домов и повелел им остаться на земле там, где они ее коснулись, — так возник город.
Дом, стоящий позади другого, своим фундаментом возвышается над крышей переднего. Улица под углом в тридцать градусов карабкается в гору. Крайние ее дома метров на 500-600 выше центра, а некоторые
Город весь подчинен порту. Морячки составляют 90 % мужского населения. Женщины очень хорошо одеты, хотя часто встречаются и крикливо разряженные портовые шлюхи. Много пивных и всего один книжный магазин на весь город, и тот закрыт. По улицам возят самураев на работы. Все маленькие, желтые, точь-в-точь такие, как на картинках. Больше половины — в очках. А залив хорош — огромный. Уходит вдаль, теряясь в дымке».
Однако пора вернуться к основной линии моего рассказа.
Перед отъездом в полк мне пришлось заночевать в Ворошилове. Нашел приют у одного очень симпатичного украинца по фамилии Совко. В его доме и был написан подробный отчет Оле о моих дорожных приключениях. В этом же письме есть несколько строк о приеме, оказанном мне хозяином дома. От этого приема у меня осталось такое светлое воспоминание, что не могу отказать себе в удовольствии привести здесь и эти строки из письма:
«Хозяин лег на полу, уступив мне свою кушетку. Семья живет бедно. Тем не менее меня накормили ужином, выставив на стол банку консервов — явно последнюю, хранившуюся «до случая». Утром заставили позавтракать своим бедняцким постным супом. Ты знаешь, что для меня нет радостнее дня, чем тот, когда я встречаю хорошего человека. Пошел на базар, купил мяса, конфет и печенья для их дочурки. Сейчас будем пировать».
Полк, в который я прибыл 7-го утром, переброшен сюда с запада после окончания войны с Германией. Принять участие в боях здесь он не успел. Вскоре после атомной бомбардировки Хиросимы Япония капитулировала. Однако для сохранения боевой формы летчиков регулярно совершались тренировочные полеты истребителей. Аэродромом служила совершенно ровная долинка, покрытая чахлой прошлогодней травой и уже освободившаяся от снега. Ее окружали невысокие сопки. У продольного края долинки выстроился весь полк — три эскадрильи по десять машин в каждой. Истребители типа Ла-5 (мотор — двухрядная «звезда» воздушного охлаждения). За их линией — двухэтажное здание командного пункта. В нем же несколько комнат отведено для офицерского общежития летчиков. Рядом — барак для сержантов-механиков. В сотне метров позади виднеется несколько кирпичных, тоже двухэтажных и порядочно обветшалых домов, в одном из которых находятся жилые помещения для командного состава полка. По-видимому, до войны здесь тоже был военный городок. Наверное, более многолюдный, так как от него сохранилось и довольно уродливое здание Дома культуры (ДК). Близ начала взлетной полосы расположились одноэтажные постройки: столовая и полевая авиаремонтная мастерская (ПАРМ). Рядом с ней — довольно большой ангар, куда помещают ремонтируемые самолеты. Разумеется, все эти подробности я узнал позднее.
После беседы с командиром полка майором Токаревым получил назначение на должность механика самолета вне штата, сроком на четыре месяца — до аттестации. Моя история сразу стала известна командиру полка, а потом и всему полку, поскольку из Академии я привез (в запечатанном
Поселили меня в одну из комнат офицерского общежития вместе с четырьмя молодыми летчиками-лейтенантами военного призыва и еще одним довольно странным соседом, о котором я расскажу позже. Летный состав полка полностью обновился за время войны на Западе, за исключением одного пилота-командира третьей эскадрильи, Героя Советского Союза капитана Беликова. К этой эскадрилье меня и приписали в качестве стажера. Едва я успел познакомиться с ее механиками и не получил еще конкретного задания, как 13 марта был вызван на пятнадцать дней в штаб армии, в распоряжение ее главного инженера.
Он мне поручил привести в порядок имевшуюся при штабе техническую библиотечку, а затем направить необходимую литературу в дивизии. Работа писарская, но требующая определенной квалификации. Кстати, с техническим образованием командного состава армии дело обстояло плохо: ни один из главных инженеров дивизий, не говоря уже о полках, не имел высшего образования, хотя бы гражданского. Полагаю, что меня выдернули из полка по рекомендации моего попутчика в поезде, инженер-полковника Коварского.
Работал я в кабинете главного инженера, генерал-майора Шишкина, поскольку там в трех шкафах и помещалась вся техническая библиотечка. Ночевал в квартире его заместителя, тоже генерал-майора. Супруга генерала ввела меня, как москвича, в круг особой касты, проживавшей в «генеральском доме». (При штабе армии числилось не менее дюжины генералов.) Члены этой касты называли себя «мы, генеральские жены» и с явным пренебрежением относились ко всем остальным представительницам прекрасного пола. В основном это были молодые и малокультурные женщины, занявшие свое привилегированное положение уже во время войны. Благодаря обильному довольствию и многочисленной обслуге они были совершенно свободны от всех хозяйственных забот и отчаянно скучали. Кроме гарнизонных сплетен и полетов за заграничными тряпками в занятый нашими войсками китайский портовый город Дайрен (Дальний), их единственным развлечением были вечеринки в своем кругу с танцами. В качестве кавалеров приглашали молодых адъютантов штаба. Пару раз в этом качестве пришлось выступать и мне.
Вернулся я в полк 11 апреля. Еще две недели меня продержали в штабе полка, поручив оформить разными пособиями учебный техкласс. 26 числа я, наконец, получил машину в третьей эскадрилье. Из-за серьезной неисправности мотора она была уже списана. Поэтому мне и доверили на ней упражняться. Тем не менее капитан Беликов приказал вернуть машину в строй.
— Чему-нибудь Вас там в Академии, я надеюсь, научили, — сказал он насмешливо-снисходительно.
Вообще, наш капитан — человек малосимпатичный и грубый. Благодаря своей золотой звездочке он держится высокомерно. В полку это не принято. Даже командир полка во внеслужебном общении не только с летчиками, но и с механиками берет на себя роль заботливого отца-командира.
Кстати, здесь уместно опровергнуть навязанный кинофильмами о войне миф, будто бы в авиационном полку офицеры-летчики свысока смотрят на своих механиков. Летчики — выпускники краткосрочных летных училищ военного времени совершенно не знают устройства самолета и особенно мотора. Их обучали управлению машиной и тактике воздушного боя. С «матчастью» знакомили весьма поверхностно. Поэтому каждый летчик (особенно истребителя) понимает, что не только успех полета и боя, но и сама его жизнь зависит от квалификации и добросовестности механика. Ввиду этого старается поддерживать с ним наилучшие отношения.
Незадолго до окончания моей службы в полку я был свидетелем редкого, но впечатляющего события — забастовки механиков! На смену вышедшему в отставку по болезни старому инженеру полка из штаба дивизии прислали нового, явно недовольного этим назначением. Свое недовольство он срывал на подчиненных ему механиках: попусту и грубо бранил их, грозил вычетами из зарплаты...
В один прекрасный день, назначенный для тренировочных полетов, одновременно «забарахлили» моторы всех тридцати самолетов полка. Все механики «в поте лица» возились с ними, но никак «не могли понять, в чем дело». Просили помощи у инженера. Тот в отчаянии бегал от машины к машине, но разобраться с ходу, какую гаечку в чреве мотора ослабил или какую регулировку слегка сбил механик, он, естественно, не мог. Командир полка все понял, полеты отменил, а непригодного для службы в полку инженера отослал обратно в штаб дивизии.