Темное пламя. Дети Проклятия

Зима Ольга

Бранн садится рядом, так же молча ест, если ты позволишь мне сказать…

Спасибо, мой волк. Может, будет уже переживать, что обидел Ворону? И что с этим делать? Что с этим обычно делают? М-м-м… О! Вспомнил! Извиняются!

Ну, когда не хватают за горло, чтобы убить, или там не выбивают зубы наглецам. Да, с Финтаном было куда проще! Нет, я ни на чем не настаиваю, ты вполне имеешь право говорить что хочешь.

Бранн просто устал. Он вовсе не обижен, а молчит оттого, что ест. И вообще, ты же помнишь, как его трудно дозваться, когда

он уходит в свои мысли. Даже Норвеля чуть ушами не прохлопал.

И нет, я не подыскиваю тебе оправданий!

Ну вот, благая еда у неблагих получается тоже неплохо, густая масса каши и котлета неплохо утоляют голод. Который раньше просто не подавал голоса. И вот не надо, что Бранн тоже голоса не подает! Он забирает тарелку, уходит, под сапогами явно хлюпает, а потом звук совсем пропадает. Да нет, куда бы он исчез? Не волнуйся, я посмотрю.

Вот, что я говорил! Бранн все еще пользуется признанием болота — его шаги не шумят потому, что он, видимо, парит или делает поверхность волшебно твердой. Но он рядом. Возвращается не только с чашками, но и с хворостом, стелет вам одеяла на ночь. Тянет тебя за плечи, да, вверх, думаю, хочет пересадить на теплое и мягкое.

И, кажется, ложится:

— Слева костер, справа я, если что, зови, — странный звук в заключение, это он так зевает, птица неблагая!

Ты можешь вовсе не изви…

— Прости.

— Тебя прощать не за что, мой пушистый и неистовый король Дей, — бухтит неразборчиво, уткнувшись в свой локоть, а стоит тебе чуть повернуть его, ухватив за плечо, голос приобретает истинно величественные интонации. — Можешь еще раз меня потрясти, если тебе станет легче.

Вот так хохотать, опять утыкаясь в сонно хмыкнувшего эхом Бранна, совершенно не по-королевски!

Я все-таки рад, что Бранн с нами. Очень рад. Может, он и сможет опять вытащить моего волка из трясины, куда тот снова погружается: один, молча, не прося о помощи. Если бы не цветок папоротника, он бы давно бросился на свой меч.

Ночь приносит странные запахи и звуки с болота. Да, воздух влажен, как и на море, только другой. Он несет аромат цветов и сладковатость гнили.

И отчего мы опять не спим?

Я чую, чую, что ты устал от своей несамостоятельности, устал идти следом, но что мы можем пока сделать сами? Я стараюсь, я очень стараюсь напомнить тебе, как выглядит светлый мир, но ты словно отрицаешь саму возможность снова что-то видеть. Ну да, конечно, не слушай меня, к чему тебе бухтение старого, умудренного жизнью ящера… да, лучше, лучше пощупать мир вокруг.

Иногда я сомневаюсь, что ты волк взрослый. Нельзя так резко садиться! Хорошо ещё, что Бранн спит крепко, не встревожился — слишком устал. Да, по левую руку у нас огонь, а по правую Бранн, чтобы ты от огня никуда не укатился. Неблагой даже согласен померзнуть вдали от костра, чтобы тебе было теплее.

Нет, не стоит тянуть туда руку! Обожжешься! Ох! Ну вот, ну вот, что я говорил? Конечно, так забавнее и живее! Затягивай ожог поскорее,

он маленький, хватит нескольких часов… Но ждать эти часы смирно, желательно — во сне, ты, конечно же, не будешь.

Но что мы будем делать теперь? Ах, ну да, очень интересная трава… цветочки, надо же. Подорожник? Ты уверен? Нет, это опавший лист, мы далеко от дороги. Ох, не терзай его так яростно! Ты ещё научишься, научишься видеть по-другому — всеми остальными чувствами, а может быть, даже сможешь прислушаться ко мн… Ладно, я понял, пока рано для старых ящеров. Зато самое время вспомнить, во что одет Бранн. Что? Не подсказывать? Я и не собирался. Как ты мог так обо мне подумать!

Все-все, молчу-молчу, только не рычи.

Да, на ногах ожидаемо сапоги. Сами по себе, похоже, замшевые. Нет, я тоже зажмурился, я ловлю твои ощущения. Ну или очень плотный мех. Наш неблагой же бегал по болоту? Скорее это выделанная особым образом кожа. Под коленом — хоть бы он только не проснулся! — окантовка сапога, да, а как они зашнуровываются, не представляю. Может, застежка внизу, а может, её нет вовсе, это же неблагие, тебе ли не знать, до чего они странные. Окантовка точно меховая, похоже, какой-то водный зверь, раз не пристает к влажноватым пальцам, рассыпаясь отдельными ворсинками.

Дальше, разумеется, штаны. Плотная ткань, зернистая на ощупь, как очень-очень плотный хлопок или лен, плотный до жесткости. Бранн, конечно, спит на боку, но может быть, не стоит… А, уже край куртки. Край неровный, да, ты помнишь, у него камзол, как все у неблагих, кривой и непонятный, у Бранна еще более, чем у других. А, по краю? Меховая же оторочка. Несколько швов… Кривизна, изгибы, лоскутки… один как бархат, другой как лен, третий как хлопок, а четвертый — атлас.

Мой Дей, ты нащупываешь ощущения и жамкаешь куртку, отчего я бурно радуюсь, что Бранн спит крепко. Но слава старым богам, дышит ровно. Притомился он с нами.

О, пояс! Да, пояс точно кожаный, без всяких «но». Неширокий, застегнут плотно. Хоть наш неблагой дышит спокойно и расслабленно. А с другой стороны на поясе пристегнуты ножны, но переворачивать его мы не будем! Не будем! Ну же! Фух.

Выше — согнутый локоть. Рука неблагого свесилась к земле, а ещё выше — рукав и плечо в рукаве. Да, тут тоже лоскуты. И, похоже, какие-то перья. Ты не помнишь, были у нашего неблагого на воротнике перья? Я тоже не помню, помню, что воротник темный… Ой-ой!

— Что ты делаешь? — недоуменно хрипит Ворона, не отрывая глаз.

— Я устал от тьмы. Хочу почувствовать мир.

Бранн дышит почти так же ровно, как во сне, но чуточку чаще; едва заметно — но чаще.

— И как?

В голосе нет насмешки.

— Занятно. Только я не могу понять, что это такое…

Отчетливо слышится хмык.

— Прям-таки не можешь? Что у ши, благих или небгагих, на самом верху?

— Голова!

— А на голо-уове?

— Волосы!

— И что же у-э-это у тебя под рука-уами?