Темный полдень
Шрифт:
– Некодлы эн сет. Никому не давай, — голос Надежды был твёрдым, почти властным, когда она протягивала мне небольшой тканевый мешочек, туго набитый сушёными травами, шишками и ягодами. Я заметила, как сверкнули её глаза в тусклом свете — почти жёсткие, и что-то в них говорило, что это больше чем просто травы… — Только для тебя это. Никому пить нельзя, только тебе. Поняла?
Уже привычная к ее хмурой заботе и непонятным словам, я просто взяла подарок и улыбнулась, тряхнув распущенными волосами.
— Будете ужинать со мной, Надежда? Я приготовила рагу с курицей….
Она отрицательно
— Хорошие волосы, — неожиданно сказала она, коснувшись моих локонов. Её пальцы скользили по прядям, сильные, тёплые, привычные к грубой работе, но сейчас действующие с какой-то необычной мягкостью. — Сильные. И глаз хороший.
— Спасибо, — я немного смутилась тому, как легко она переступила черту личного пространства. Пальцы её аккуратно скользили по моим волосам, словно расчёсывая их невидимой щёткой, и в этом было что-то древнее, как будто она вела ритуал, о котором я не знала. — Говорят, я на мать похожа….
— Луншорика… — произнесла она тихо, и в её голосе прозвучала какая-то отрешённая нота, как будто она вспоминала что-то далёкое. — Волосы что золото, глаза как небо. В яркий полдень по полю идет, за порядком смотрит. Узьышт, Луншорика, восьт синъясто (Проснись, Луншорика, открой глаза.).
Её слова текли, как мелодия, и я слушала, завороженная, не понимая смысла, но чувствуя, что за ними скрывается что-то большее, чем просто комплименты. А она продолжала гладить мои волосы, её пальцы двигались уверенно и мягко, как будто она сама была частью этого странного ритма, будто читала меня, как книгу, которую я не могла прочесть сама.
Ее голос, движения, аромат чая в котором распустился невероятной красоты синий цветок василька, гипнотизировали меня, заставляя слушать.
— Хорошая ты пара ему, — внезапно сказала она, и эти слова словно вывели меня из транса.
— Что? — переспросила я, тряхнув головой, чувствуя, как волосы мягко бьют по щекам, и удивлённо огляделась, пытаясь понять, о ком или о чем именно она говорила. Мои волосы оказались идеально расчёсанными и сверкали на солнечном свету, как будто их только что тщательно уложили перед зеркалом.
— Сила к силе идет, сила силу дополняет, — женщина поднялась. — Многие хотят силу подчинить, но сила идет к тем, кто ее уважает.
Я только сейчас заметила, как сильно ее глаза напоминали глаза Дмитрия — яркие, зеленые, словно вышедшие из лесной чащи. Глаза леса. Видимо они с Хворостовым действительно были в родстве, причем весьма близком.
— Он не меня любит, — грустно покачала я головой. — Он другую….
Надежда вскочила и зашипела кошкой. Это было так неожиданно, что я даже вздрогнула.
— Ёма! Ёма она! Обычаев не чтит, старших не уважает! Нет ей хода в нашу семью!
— Надежда… — я постаралась говорить как можно мягче, подняв руки в примирительном жесте, чтобы немного успокоить разгневанную женщину. Её резкая реакция застала меня врасплох, и в тот момент, когда она вскочила, я невольно отступила на шаг, ощущая, как вспыхивает напряжение между нами, словно натянутая до предела струна.
Её глаза, зелёные и холодные, сверкали, как у лесного хищника,
Вот блин!
— Чай пей, — успокоилась Надежда так же внезапно, как и разозлилась. Видимо быстрые перепады настроения были характерной чертой этой семьи. — Воду слушай.
Она ушла, не сказав больше ни слова, словно все еще злясь на меня за упоминание Натальи. Вот уж воистину сериал сельского масштаба.
Но за всей этой кутерьмой я совершенно забыла осторожно узнать, что Надежда думает о волках и том, что происходит в селе. За что и материла себя на разный лад, снова и снова рассматривая фотографии на стареньком ноутбуке, под свист ветра за окном и мощные раскаты грома.
Внезапно погасший свет, заставил меня поднять голову от экрана.
— Да твою ж то мать… — я снова отпила еще горячий чай и потерла виски, всматриваясь в изображение куколки, обмазанной странной жидкостью. Я до сих пор помнила запах этой субстанции — сладковатый, тлетворный, липкий, как кровь. Да, кровь точно присутствовала в составе, но было и что-то еще.
Меня передёрнуло от омерзения, и я вновь попыталась сосредоточиться, увеличивая изображение до максимально возможного. На экране проступали мелкие детали: изломанные конечности куклы, глубокие царапины на её поверхности, словно кто-то долго и яростно вонзал в неё острые предметы. Нечёткие пятна субстанции покрывали её неровным слоем, как раны, сверкавшие в тусклом свете монитора.
Удар грома прямо над крышей дома заставил меня вздрогнуть. По коже прошелся холодок, словно кто-то или что-то чуть приоткрыло окна, однако в тусклом свете монитора, я видела, что все окна и двери оставались плотно закрытыми.
Сейчас символ на камне был как на ладони — четкие, гармоничные линии, выбитые с такой точностью, что казалось, будто их создатель в совершенстве владел древним искусством резьбы по камню. Но эти добавочные линии, кривые и ломанные, словно чужеродные сущности, что расползлись по его поверхности, делали всё изображение жутким и уродливым. Черно-красное вещество, нанесённое поверх старого рисунка, как будто пыталось поглотить его, искажая первоначальный смысл.
И в этих новых, отталкивающих чертах была своя холодная точность — каждый штрих, каждый изгиб был нарисован намеренно. Не просто бессмысленные каракули, а тщательно продуманные, искривляющие исходную гармонию, превращающие её в что-то зловещее. Казалось, что тот, кто добавлял эти штрихи, точно знал, какой эффект они вызовут у того, кто на это посмотрит.
Я вглядывалась в символ, и в голове роились смутные образы, которые не желали складываться в единую картину. Пальцы, сжимавшие кружку с чаем, дрожали, и я инстинктивно старалась согреться, прижимаясь к теплу напитка, но жуть, исходящая от изображения, казалось, пронизывала меня до костей, вытягивая тепло из тела. В какой-то момент мне показалось, что темные черты, нанесённые поверх символа, начали едва заметно мерцать на экране, словно что-то, что смотрит на меня с обратной стороны монитора.