Теннисные мячи для профессионалов
Шрифт:
— Что еще?
— Остальное больше для следователя. Королевскому, в протокол… — Он разворошил свою рыжую, лопатой, бороду. — «Тело средней упитанности, без шрамов, чистое…» Тебе не интересно.
— Татуировки?
— Я бы сказал.
— А что не для протокола? Неофициально?
— Приватно? — Большую часть времени эксперт как бы находился в состоянии игры — старался не замечать суровых сторон своей профессии. — Выстрел в грудь или в спину. С близкого расстояния. Смерть наступила от разрыва внутренних органов. После вскрытия расскажу
— Протокол осмотра подписан?
— «Окончен труд…»
Денисов вместе с ним спустился с платформы. Из невыключенной рации под курткой доносились голоса. Дежурный переговаривался с оперативными работниками — те все еще находились на платформе, в залах. Смена железнодорожников с ночной уходила на двое суток — со всеми надо было успеть переговорить; заканчивался опрос пассажиров, ночевавших на вокзале…
Садясь в машину, эксперт процитировал:
— «Когда оборвутся все нити… — Это было из студенческой песни. — И я лягу на мраморный стол, вы, пожалуйста, не уроните мое сердце на каменный пол…»
— Это он… — Сазонов неловко качнулся от носилок, на которые перенесли труп. — Был у нас. Прошлой ночью.
Перед тем так же безоговорочно погибшего опознала Сазонова.
— Как люди пускают? Не боятся! — Ревизор из понятых отвернулся: профессор и его жена — в брезентовых куртках с капюшонами — явно не внушали ему доверия.
— Когда он к вам пришел? — спросил Бахметьев.
— Днем. — Сазонова поправила капюшон. — Часа в четыре. Я как раз выходила к мусоропроводу, а он появился из лифта. «Елена Дмитриевна? Я вам звонил… Окуневы на даче». Не помню, как он все объяснил. Я пригласила войти. Он продолжал извиняться, чувствовал себя неловко. Я поняла, что у него дела в Москве, надо где-то устроиться на сутки. Гостиницу он не забронировал…
Слушали ее внимательно. И не только потому, что от памяти Сазоновой зависело направление поиска — речь ее отличалась от короткого усеченного разговора оперативников.
— …Я сказала: «Господи! Всегда рады. Столько свободного места». Ему понравилась маленькая, у входа, там раньше жила Катя, сестра. Миленькая комнатеночка с балконом…
— Вещи у него были? — Бахметьев достал чистый платок, на секунду приложил к покалеченному глазу.
— Только портфель. Очень потертый, по-моему, свиной кожи. У Николая Алексеевича одно время был такой.
— Тяжелый, как по-вашему?
— Портфель? Я не могу вам сказать. Я не трогала его.
— Вечер того дня гость ваш провел дома?
— Ушел и вернулся оч-чень поздно.
— Когда именно?
— Я считаю, часа в три ночи.
— Кто открывал?
— Мы дали ему ключ. Это удобно, согласитесь.
— Да. Но вы все равно проснулись?
— Мы почти не спим. Где-то немножечко под утро.
— Он вернулся один?
— Я полагаю.
— Свет зажигал?
— Да.
— Газ?
— Нет. Мы с Николаем Алексеевичем оставили на столе в комнате термос с чаем. Но он не пил. По-моему, лег сразу спать.
— А утром?
— Силой влили в него чашку чая. Но все как-то быстро, суетно. По-моему, он стеснялся. Я не люблю таких. Надо посидеть, потолковать.
— Вчера он был у вас до самого вечера?
— Да. Но дважды выходил.
— Надолго?
— Первый раз часа на два, потом еще на час. Перед уходом принес несколько грейпфрутов. Очевидно, слышал, как я заказывала их Зое Федоровне, домработнице. Я еще заметила ему: «Вы внимательный. Было бы хорошо закрепить вас за нами навечно…»
— По-вашему, он с кем-то встречался в Москве?
— Думаю, да. По крайней мере звонил по телефону, разговаривал.
— С кем?
— Этого я не знаю.
— О чем он еще говорил с вами?
— Ни о чем… У нас большая библиотека. Я знаю, что он читал. Вот и все.
Заморосил дождь. Пришла очередная электричка — к метро двинулся очередной поток пассажиров, точно пригнанный по очертаниям платформы. Люди шли мимо вокзала; только ничтожная их часть обживала залы: приезжие, пассажиры поездов дальнего следования.
«Погибший был один из них, — подумал Денисов, наблюдая идущих. — Уезжал с нашего вокзала? Провожал? Встречал?!»
— Молодые люди, что живут у вас? Они не были знакомы с ним раньше? — следователь Королевский кивнул на носилки.
— Ни мне, ни Николаю Алексеевичу они об этом не говорили. Не думаю.
Денисов спросил:
— Комната, в которой он жил, убиралась?
— Вчера вечером… — У нее получилось «вче-а вече-м».
– Как раз приходила Зоя Федоровна. Она приходящая, заглядывает то после работы, то перед работой. Но крайне редко!
— Где она сегодня?
— Поехала за ребенком. Ему в школу, в первый класс. Забыла, как называется городок. Скоро должна быть… Может, уже завтра к вечеру.
— Мы его только раз видели, этого человека — вчера днем… — Хотя парней, ночевавших у Сазоновых, было двое, отвечал один — Сухонин, чернявый, без шеи, с низкими бачками. Его друг больше молчал, поглядывал по сторонам. — Не могу сказать твердо: он это или нет…
— Не пришлось посидеть вместе? — спросил Бахметьев. — Может, за столом?
— Нет. Елена Дмитриевна звала его пить чай, он отказался.
— Знакомились?
— Только поздоровались. Вернее, кивнули друг другу. Потом он снова ушел к себе в комнату.
— И все время там находился?
— Я, во всяком случае, в кухне его не видел.
Приятель Сухонина — приземистый, широколицый — оторвал взгляд от перрона, поспешил присоединиться:
— Я тоже.
Оба были уже допрошены, но живые их образы и голоса, интонация, порядок слов давали для мысли розыскникам: больше, чем по-школьному полные, включавшие в себя наполовину вопросы следователя, ответы из протоколов.