Теплый шоколад на десерт
Шрифт:
«Будь все проклято! Проклято! Ты жалкое ничтожество» – мысленно прорычал он, тыкая пальцем в зеркальное отражение. И вдруг неожиданно его глаза наполнились слезами беспомощности, обиды и ярости – он даже испугался. В ту же минуту он ужаснулся до глубины души, что так постыдно потерял контроль над собой.
Какую-то долю секунды ему хотелось ударом кулака разбить зеркало. Разнести на осколки это достойное презрения слезливое, потерявшее человеческий облик, отражение самого себя. Вот оно смотрит на него из глубины зеркала, скривив болезненную гримасу. Он хотел разбить хрустально-чистые воспоминая и образы Фостер, ее улыбку, ее нежность, ее понимание, которые хранит его усталый
Он не двигался. Его рука, сжатая в кулак так крепко, что побелели суставы и болезненно напряглись мышцы, так и не поднялась. Он резко закрыл глаза, не в силах больше смотреть на себя в эту минуту слабости, втянул воздух и обессилено привалился лбом к скользкой зеркальной поверхности. Постоял некоторое время неподвижно, пока не успокоился и не взял себя в руки. Выдав длинную нецензурную тираду, он повернулся и шагнул в душевую кабину, включил краны на всю мощь и ступил под безжалостно лупцующую тело и обжигающую кожу воду.
Несколько минут спустя он вышел из-под горячего душа, взял банное полотенце и энергично растерся, повязал его вокруг пояса, прошелся пятерней по мокрым волосам, придавая им более-менее приличное состояние.
Он почувствовал себя освеженным, больше похожим на себя – презрительно – насмешливым, сдержанным, полностью владеющим ситуацией. Он на долю секунды задержал ироничный взгляд на своем отражении, не понимая, как это может быть: он – сильный и здоровый, хоть и не молодой мужчина, пусть и не обладающий богатырским ростом, но у него хорошо тренированное и выносливое тело, для далеко не юного возраста. Хорошая голова на плечах, по уму он превосходит многих, у него язвительный и недоверчивый взгляд на мир и под стать ему характер, он крепко стоит на ногах, он талантливый ученый и неплохой любовник … И все же … на самом деле, он так уязвим.
«Наш мозг – это очень хитрая и порой непредсказуемая штука, – думал он, – Он так тонко устроен, что человека очень легко вывести из состояния душевного равновесия. Даже такого как он. А логика сердца? Разве кто-нибудь может ее объяснить?»
Отвернувшись от зеркала, он сделал глубокий вдох и приготовился к неизбежной сцене с Шэрон. Сегодня вечером он притащился к ней, хотя чувствовал, что этого не следует делать, они уже успели повздорить днем и сказали многое, что не стоило говорить. Они расстались. Вроде бы окончательно … и он так считал в то мгновение, когда она убегала от него в дождь.
Он открыл дверь из ванной, зажмурился, войдя в наполненную тенями спальню, постоял несколько секунд, пока глаза не привыкли к темноте. В комнате было тихо, и он подумал, что может быть, Шэрон заснула – он был бы очень рад. Осторожно ступая, Кэл пересек комнату и присев на корточки, ощупал пол около постели, нашел свою одежду, которую небрежно скинул, раздеваясь, присел на стул и натянул носки, развязал полотенце, небрежно скомкав его, бросил под стул. Всунув ноги в трусы встал, водворяя боксеры на должное место. Он влез в толстовку, надел джинсы и уж застегивал пуговицы на ширинке.
В этот момент, ослепляя, зажглась лампа на тумбочке у кровати, залив комнату желтым и мягким светом.
– Ты что, сбегаешь? – резко спросила Шэрон. В ее голосе слышались возмущение и бешенство.
Кэл повернулся к ней, широко осклабившись, не желая показывать свои подлинные чувства, привычно спрятался под маской фальшивой улыбки, натренированные мышцы лица в секунду приняли верное положение.
Только он не мог смотреть Шэрон в лицо, возможно, кто-то и считал что ему не присуще такое чувство, как стыд, а зря – данное мнение было глубоким заблуждением.
– Я должен идти, – спокойно, как нечто само собой разумеющееся сказал Кэл, присел на стул и начал надевать ботинки, все время чувствуя на себе сверлящий взгляд Шэрон.
– Как ты смеешь! Подлец! – воскликнула она, даже не подумав взывать к его совести. Резко села на кровати, не удержав равновесие, рухнула на подушку, стукнувшись об изголовье. Сердитым движением подхватила край одеяла, натягивая его на себя, прикрывая обнаженную грудь. – Ты чудовище! Приглашаешь меня на встречу, хамишь и оскорбляешь мои чувства. Говоришь, что между нами никогда ничего не было, а потом, как ни в чем не бывало, приходишь сюда, не предупредив меня заранее, пьешь мой виски, тупо молчишь пялясь в телевизор, затем все же ПЫТАЕШЬСЯ заняться со мной любовью,- уничижительно фыркнув, Шэрон закинула назад упавшие на лицо волосы, – Причем не очень успешно и сваливаешь молча. Торчишь в ванной, черт знает сколько времени, оставив меня на взводе, – она сердито посмотрела на него и добавила тем же резким обвиняющим тоном, – Потом украдкой возвращаешься сюда и спокойненько с видом праведника, начинаешь одеваться в темноте, как будто ты ничем мне не обязан. Ты явно собирался потихоньку смыться, – Шэрон замолчала и сузила глаза,- Отправиться к ней? Не понимаю, какого черта ты снова притащился ко мне с побитым видом, устал караулить около постели …
Шэрон вдруг заткнулась, видимо заметив, как на мгновение исказилось его лицо, он не сумел быстро скрыть терзающие его чувства.
Он поежился как от ожога, скривился, вскочил со стула и нависнув над женщиной, резко замахнулся, с трудом сдерживая гнев. Скрипнул зубами, понимая, что она права. Со свистом втянул в себя воздух, давя желание влепить ей затрещину. Присел на край кровати и взял ее за руку. Ему хотелось уладить все по-хорошему, расстаться с ней по-дружески. Она вырвалась и скрестив руки, прижала их к груди, занимая оборонительную позицию, он оттопырил губы и безучастно пожал плечами, наблюдая за тем как она, пытается сдержать злые слезы, готовые пролиться из ее темных глаз.
– Не передергивай, не строй из себя оскорбленную невинность. Ты могла не пустить меня на порог. Вышвырнуть вон. Захлопнуть дверь и послать к чертям. Но ты была рада, что я пришел, твое лицо мне это сказало. И не говори нет, дорогая.
– Зато теперь сожалею, что уступила и проявила жалость, – выдохнула она, закашлявшись при этом.
– Жалость, ко мне? – не стоит разыгрывать из себя мать Терезу, ты просто хотела трахнуться. В последний раз.
– Пошел к черту!
Он плотно сжал губы и не смотрел на нее. Его лицо было спокойно, на нем не отражалась ни единая эмоция, ничего – абсолютное безразличие. Но в душе он ощущал жуткую неловкость. Тем более, что она была права. Может это и есть жалость.
Она была той женщиной, кто не проявлял любопытства и не пробовал ковыряться у него в душе, расспрашивая о самочувствии. Что его очень устраивало. Ему было не понятно, но и не было желания вдаваться в подробности почему. Шэрон молча, и безропотно раскрывает ему свою постель. Значит хочет, было бы наоборот, она смогла бы легко избавиться от его присутствия. С ее то возможностями и выучкой копа.
Она по-своему истолковала его сдержанность и отрешенность.
– Извини, что я испортила тебе все в последнюю минуту, Кэл, – прошептала она, пойдя на попятную, ее голос немного смягчился, она теперь говорила каким-то заискивающим тоном.