Терпение
Шрифт:
Ася прижалась к нему и заплакала.
***
Проводив гостей, Леха с женой, на радость бабке, остались в деревне. И Любка с Нюркой сговорились с Маринкой Шишковой, чтобы устроить у нее баню, и пригласить туда Ольгу. Маринка жила в Лопатино, сразу после школы стала работать почтальоном. Была она немного постарше Любки, но сколько себя она себя помнит, Маринка была всем подругой – и страшим, и младшим. Возможно, такая повышенная коммуникабельность позволяла ей оказываться в курсе всех событий, и исполнять роль сарафанного радио. Все знали, если нужно известить о чем-то большое количество людей, стоит рассказать Маринке, и к вечеру об этом будут
Ольга сначала ответила согласием на предложение Любки, а потом уже посоветовалась с мужем. Леха, естественно, насторожился, и не хотел пускать ее на эту встречу, но адекватно объяснить не смог, почему его жена не может поближе познакомиться с местными девчатами, поэтому ему ничего не оставалось делать, как отпустить жену к Маринке, и молиться, чтобы эта баня не кончилась скандалом.
Девчонки сначала дружелюбно встретили Ольгу. Они сидели на лавочке у Маринкиного палисадника плотно, плечом к плечу. Ольга подошла к ним и поздоровалась.
Любка ожидала увидеть высокую стройную блондинку, глупую, но красивую. Ей казалось, что только на такую девушку можно было променять Асю. Однако из всех ее ожиданий оправдался только первые пункты – Ольга оказалась высокой стройной брюнеткой с карими глазами, но в целом, ее внешность не производила особого впечатления, и заметно проигрывала Асиной красоте.
– Молодец, что не испугалась нас, - сказала ей Любка уже в бане.
– А с чего это мне вас бояться? – спокойно спросила Ольга.
– А с того, что городские обычно думают, что деревенские их бить будут! – засмеялась Маринка.
– Я так не думаю! – пожала плечами Ольга.
Они напарились, напились кваса, но никто не решался поговорить с Ольгой про Асю. Хотя именно желание открыть Ольге глаза на Леху и стало причиной для встречи. Ольга рассказала, что ее брат учится вместе с Лехой, что сама она провалила экзамены в универ, и до сих пор не определилась с работой.
И вдруг Ольга заговорила о Асе сама.
– Вы мне, наверное, про Асю хотели рассказать? – спросила Ольга.
Девчонки переглянусь.
– Ну, может… - проговорила Любка. – Тебе Леха что ли рассказал про нее?
– Да сама не дура, - усмехнулась Ольга, - да и она – не иголка, не утаишь…
– Ну да. Да и чего ее таить? Что было, то было, - зачем-то сказала Маринка, чем разозлила Любку.
– А то таить, что между прочим Лешка твой сволочь последняя… Он Аське мозги дурил, а сам с тобой там таскался… А у них ведь любовь давнее была… - раздраженно сказала Любка.
– И что же ты мне теперь делать прикажешь? – по-прежнему спокойно спросила Ольга.
– А ни че! – Любка вскочила и начала срывать листья с сирени, росшей в Маринкином палисаднике. – Ты уже все сделала!
– Знаешь, что я тебе скажу? – Ольга тоже поднялась и подошла почти вплотную к Любке. – Даже если бы я знала, что он тут с ней… Даже если бы видела их своими глазами… Я, может быть, все рано бы… - Ольга запнулась и тоже сорвала листик.
Все молча ждали, чтобы Ольга договорила.
– В общем, я бы за него пошла бы по-любасу… Девки, можете меня убивать… Но перед вашей Аськой я не виновата… Тем более, что теперь уж поздно… Да и ребенок у нас будет… Деваться мне теперь все равно некуда… - Ольга посмотрела на свою руку – она растерла листик и пальцы теперь были зелеными.
– А ведь походу она-то не хуже Аськи-то пострадала… - тихо проговорила Нюрка.
– Да чего уж говорить…
– А Леха ваш… все равно сволочь! – буркнула Любка.
***
Маринка после бани и разговора с девчонками, одиноко уставилась дома в телевизор. Жила она с матерью, теткой Галей, которая, несмотря на свою не мнимую инвалидность с частичной парализованностью умудрялась также нехило выпивать. Напиваясь вне дома, тетка Галя не могла уже самостоятельно покинуть гостеприимный приют, даже если таковой оказывался наутро всего лишь сараем или даже лавочкой у колонки, поэтому дома ночевала она редко. Маринка же была настолько занята работой и Мишкой Поспеловым, что уже не успевала следить за всеми перемещениями своей матери. Любовь захватила в плен юную Маринкину душу еще в школе, и никак не хотела отпускать до сих пор. Уже несколько лет прошло с тех пор, как Маринка написала неровным, почти детским почерком письмо Мишке, в котором признавалась ему в любви. Мишка же в свою очередь не стал изображать из себя пушкинского героя, тем более что и сама Маринка даже отдаленно не напоминала Татьяну Ларину. Поэтому буквально со школьной скамьи Маринка всецело и безраздельно оказалась в Мишкиной собственности. Бывала им неоднократно бита, знала, что нелюбима им, но терпела от него все. И когда он пил, пила с ним, когда он милостиво соглашался поночевать у нее, приглашала с радостью, когда он любил другую, ждала его, когда он гнал ее, не уходила, когда он звал ее… впрочем, звать ее не надо было вовсе, она и так всегда была рядом… Она сама себе иногда удивлялась, как у нее так получается? Столько вокруг мужиков разнокалиберных, а вот засел в сердце один, и никуда его не выкинешь.
По телевизору, по одной из двух программ, других в деревне на обычную антенну не заловишь, шло какое-то юмористическое шоу. Маринка поймала себя на мысли, что больше половины шуток она просто не понимает. Такое время – все стремительно меняется в стране, в обществе, в каждом человеке. И деревня меняется, а именно умирает. Представители поколения родившихся в деревне в конце семидесятых - начале восьмидесятых, выросшие по большой части уже в новой, постперестроечной России, еще помнят колхозы, фермы, колосящиеся поля, работающие сеялки-веялки-молотилки, знают, как подоить корову. Но уже не хотят, не умеют жить на земле, они потянулись в перестроечный круговорот, их засосало в страшную воронку, где крутится страна, выживает, стонет, тоскует по прошлому, грезит о настоящем…
Маринке надоело слушать несмешные шутки, не выключая телевизора, она вышла на крыльцо, в сумеречную прохладу. Она чувствовала себя одинокой, несчастной, и казалось, что так будет всегда. Сумерки сменяли ночь, значит, ждало ее только несчастье. Она вдруг спустилась с крыльца и – как была, в халатике и легкой кофточке – твердо зашагала прочь из деревни.
Почерневшие стволы деревьев четко выделялись на фоне еще светлого неба, прямо перед ней висела большая желтая луна, берега укутывались густыми лоскутами тумана, кузнечики завели свои бесконечные оглушительные беседы. Стемнело как-то внезапно, только поднявшаяся луна фонарем освещала ей путь. Маринка шла быстро привычной дорогой, по которой она разносила почту, редко пользуясь велосипедом. Ночью она подошла к дому Мишки Поспелова в Богданово. Она постучала в окно, рискуя всех разбудить. В доме послышалось чье-то ворчание, наверное, Мишкиного отца, потом из-за занавески быстро выглянула Светка, сестра Мишки, и только после этого в коридоре послышались шаги, и на крыльце появился сам Мишка. Он сел на верхнюю ступеньку, закурил, и только после этого спросил у стоявшей перед ним Маринки: «Ну, че ты шляешься?»