The Elder Scrolls. На изломе времён. Часть 2. Хаммерфелл
Шрифт:
– Значит, ты не поможешь нам прикрыть Герберта?
– Он говорит, что если его попытаются убить, он не будет мешать.
– Зато честно, - ответил, вставая, Ленколиа. – Я понял вас всех. Не высовываться, не возникать, не дышать и, по возможности, сдохнуть где-нибудь.
– Герберт, внучек, ну не надо так говорить!
– А что я не так сказал? Даже Баум, которому не до чего не было дела, теперь считает меня врагом. А все мои мечты в одночасье канули в Обливион! Знаешь, - обратился он к Амиэлю, - ты хотел мне кличку придумать? Сейчас самое время для этого. Оставляю её на твой выбор.
Герберт
***
Наступило утро, первое утро новой жизни Герберта. Всю ночь он просидел в покоях, не зная, чем себя занять. В отличие от Лаффориэль, в свободное время пишущей мемуары, Герберту нужно было куда-то идти и что-то делать, всё равно что. А сейчас он был вынужден сидеть на кровати и не высовываться за дверь, слушая, как громко звучат шаги за дверью.
В качестве компании ему оставили Баума, тащить которого куда-либо тоже была не самая лучшая идея. Так они и сидели, таращась друг на друга: аврорианец и вампир – заклятые враги всех времён. Но сейчас он был рад такой компании больше, чем всякой прочей. Этот хотя бы не причитал каждую минуту и помалкивал себе.
Герберт никогда не закрывал шторы на ночь, это вошло у него в привычку после одного случая, когда длинные тяжёлые шторы помешали ему быстро покинуть покои одной знатной дамы. Теперь же, когда разгорелся рассвет, первые лучи света озарили его бледную кожу. Это было действительно неприятно. Как будто приложили нечто горячее – вытерпеть можно, к тому же видимых повреждений не наблюдалось.
Но всё-таки Ленколиа запахнул шторы, чем вызвал недовольное бурчание Баума.
– Ну уж прости, большой брат, - снова сел на кровать Герберт. – Мне что-то не хочется жариться заживо.
Но хуже всего было терпеть жажду, эту мучительную жажду чужой крови, которая разрывала на куски сердце и желудок. Спустя пару часов сидения, Герберт осознал, что искусал свои губы собственными клыками. Он чувствовал, как желанная жидкость течёт внутри сидящего напротив даэдра, какой блаженный она имеет запах, и снова порадовался, что компанию ему составил именно ненавидящий его Баум.
Ленколиа перестал замечать ход времени, во мраке комнаты исчезли все признаки изменения, тени перестали ползать по стенам. Всё тело будто чесалось и зудело, и Герберт полагал, что это от жажды крови. Чтобы совсем не свихнуться, он стал говорить с Баумом. Он, конечно, не отвечал, демонстративно не слушая (или слушая, за шлемом всё равно ничего не видно), по крайней мере, не перебивал. Вскоре даже рассказы о собственных тренировках в молодости стали сбивчивыми и спутанными.
Наконец-то, будто спустя целый век, вошла Лаффориэль, тяжело шаркая ногами от усталости и опираясь на палку. Сердечный приступ плохо сказался на общем здоровье целительницы, отчего она ссутулилась и стала плохо ходить. Разумеется, она чуть ли не ежечасно применяла различные заклинания, чтобы добиться собственного выздоровления. В данном случае термин «самолечение» был как нельзя кстати.
– Бабуся, ну наконец-то! Который час, что ты так долго? – Герберт от радости резко вскочил, чем навлёк агрессивную реакцию Баума, потряхивающего топором.
– Я уж извёлся весь!
– Погоди, внучек, - остудила пыл мечника целительница, -
– ЧТО?! Всего лишь два часа дня?! – не поверил своим ушам Герберт. – Я думал уже вечер…
– Понимаю, - грустно сказала Лаффориэль. – Эх, вот если бы ты занятие себе нашёл – время летело бы значительно быстрее. Вышивание крестиком, например.
– Я что-то уже весь извёлся, - как-то глупо улыбался Ленколиа.
– Баум, - властно попросила бабушка, - выйди, пожалуйста, - аврорианец жест понял и с радостью удалился.
– Что это? – оживился Герберт, потягивая носом. – Какой-то странный приятный запах. Что это?
– Кровь, конечно, - Лаффориэль достала закупоренную бутылку. – Полдня сцеживала у нищих кровь за деньги. Говорила, что нужна для революционных исследований и иже с ними. В общем, врала как могла.
– З-зачем ты мне это принесла? – заикнулся Герберт. – Мне не нужно, я прекрасно себя чувствую…
– Вот только врать мне не нужно! – Лаффориэль села на краешек кровати. – Я прекрасно вижу, что ты с самого начала нашего разговора неотрывно пялишься на мою шею. Ужа начался вымышленный зуд? Мысли путаться стали?
– Н-ничего, пройдёт! – отмахнулся Герберт. – Это поначалу тяжело, потом станет проще. Я уверен…
– Ты заблуждаешься. Это тебе не скумовая зависимость, она не проходит, - подчеркнула Лаффориэль. – Я читала, что голод сводил вампиров с ума, и они становились не лучше животных. Некоторые впадали в кому и не пробуждались. Ты этого хочешь? Нет, как мне кажется!
– Вылечи меня, бабушка! – взмолился Герберт. – Я не хочу вечность это терпеть…
– Мало кто соглашается на такое существование по своей воле, - вздохнула целительница. – Но я не богиня и не Принц даэдра. Я не могу щелчком пальцев тебя излечить. Но могу облегчить симптомы и сделать процесс более… мягким и безболезненным для окружающих.
– Значит, я до конца своих дней обречён сцеживать у нищих кровь? Стоп… так я же теперь не умру!
– Погоди отчаиваться! Может быть так, что лекарство отыщется, и ты вновь станешь прежним. Более того, я точно знаю, что оно существует, в отличие от ликантропии малыша-Эйви. Смотри, тут в бутылке много крови. Я добавила туда особый яд, который влияет на кровь и предотвращает её свёртывание. Э-э-э-э, она, в общем, лучше сохраниться, вот что! Будешь принимать по нескольку капель каждый день, чтобы сгладить неприятные эффекты, ты понял?
– Да, понял, - лицо Герберта было очень печальным.
– Бутыль будет храниться у меня, дабы лишнего тебя не соблазняла. А сейчас открой рот, я достану свою мерную трубку…
Целительница достала из саквояжа длинную стеклянную трубку, открытую с обоих концов, с нанесёнными делениями и опустила в откупоренную бутыль ровно на три рисочки. Зажав отверстие пальцем, она вытащила трубку из бутылки, вместе с не вытекающей красной жидкостью.
Лаффориэль аккуратно, стараясь не потерять ни капли, вылила содержимое в рот мучимого жаждой вампира. Герберт почувствовал, как невероятное облегчение растекается по телу, будто бы отпускает давняя боль, маячившая где-то на заднем плане. Вздох облегчения сменился желанием извергнуть содержимое желудка наружу.