Тиберий

Тубольцев Юрий Иванович

Пизону пришлось остаться, однако он носил протест на лице и вскоре вновь совершил наскок на Тиберия. Он выступил с обвинением против весталки Ургулании и привлек ее к суду.

Жрицы богини Весты были очень уважаемыми в Риме дамами. Они поддерживали священный огонь в храме своей богини, который символизировал очаг всего государства. Таким образом, они, как бы являлись хозяйками самого города Рима как единой семьи. Следовательно, весталки не могли иметь собственную семью и вообще должны были блюсти обет целомудрия, дабы не изменять с конкретным мужчиной целому государству. Естественно, выполнение этого требования делало их весьма строгими, принципиальными и несговорчивыми.

Ургулания не явилась в суд, а вместо этого направилась домой к Тиберию. Однако ей был нужен не принцепс, а его мать.

Ургулания дружила с Августой.

Пизон нанес удар с Ганнибаловым коварством, он поставил Тиберия между двух огней. С одной стороны, тот как поборник справедливости и блюститель законности должен был наказать строптивую женщину, а с другой — не мог допустить столь явного демонстративного унижения матери. Весь Рим злорадствовал, готовясь наблюдать нравственные конвульсии принцепса, бессильно бьющегося в капкане.

Августа, выслушав Ургуланию, устроила сыну скандал, упрекая его в том, что своим либерализмом он распустил сенат, который уже в открытую покушается на семью принцепса.

— Растоптав мою репутацию, сведя на нет мое влияние, они следом возьмутся и за тебя! — возмущалась она.

— Спокойнее, Августа, — говорил Тиберий, — они хотят поссорить нас с тобою. Не будем же поддаваться провокации. Подумаем вместе, как выйти из положения.

— Меня преследуют и унижают! Мы не можем идти на уступки! Нужно заткнуть рот Пизону!

— Хорошо, я поговорю с его друзьями и родственниками, а ты воздействуй на них через жен.

— Само собой, но будет лучше, если ты придумаешь встречный иск. Осуди его, отправь в изгнание!

— Это станет началом политической войны, которая в конце концов приведет к кровопролитию. А я только наладил отношения с сенатом и заставил его работать.

— Ты принцепс, фактически царь. Ты должен держать их в повиновении, а не "налаживать отношения". Сегодняшние люди — не Сципионы и не Фабии, они никогда не оценят ничего доброго, их нужно усмирять силой. Если они не боятся, то устрашают.

— Я принцепс для государства, а не для самого себя или тебя.

— Пафос правителя — первый признак потери рассудка.

Ничего более не придумав, они попытались повлиять на Пизона через родственников и друзей, но безуспешно. Бескомпромиссный обвинитель не сдвинулся с мертвой точки формальной правоты. Ургулания, конечно, тоже не собиралась сдаваться, хотя неявка в суд могла быть расценена как признание своей вины и, следовательно, не избавляла от приговора. Помимо всего прочего, сам факт осуждения весталки был дурным знаком для общества, свидетельствующим о его серьезной болезни.

Чувство безысходности усугублялось для Тиберия знанием характеров задействованных в инциденте лиц. Ургулания, например, однажды уже игнорировала повестку в суд, куда ее вызвали в качестве свидетельницы. Претору пришлось самому отправиться к ней и допросить ее на дому. Об уступчивости Августы не стоило и мечтать. Позиция Пизона была беспроигрышной, он четко исполнял задуманное и, конечно же, не мог остановиться на полпути.

И все-таки Тиберий придумал меру воздействия на обвинителя. Он подослал к нему верного человека с деликатной миссией. Тот, будучи в хороших отношениях с Пизоном, завел с ним доверительную беседу и высказал мысль, что, выиграв настоящее дело, он, Пизон, на некоторое время станет героем Курии, но мстительный Тиберий затаит злобу и, когда страсти улягутся, нанесет ему ответный удар. "Тиран умеет ждать, — уверял он. — Однажды, во время пребывания на Родосе, он не был принят грамматиком Диогеном. Грек сказал, что следующее занятие он будет проводить через семь дней. Тиберий долго искал шанса для мести. И вот случилось так, что Диоген прибыл в Рим с прошением и обратился к нему. Тиран насмешливо объявил, чтобы тот пришел через семь лет. Следует также отметить, что он не только изощрен в своей мести, но и жесток. Например, во время похорон видного гражданина, последовавших вскоре после смерти Августа, один шут, кривляясь, громко, на всю площадь призывал покойника передать Августу, что обещанных им денег народ не получит. Тогда Тиберий велел страже схватить крикуна, отсчитать ему положенную сумму и отправить на тот свет доложить Августу, что деньги им получены сполна. Так вот он мстит. Лучше, Пизон, не связываться

с этим чудовищем!"

Болезненно щепетильный в отношении своей репутации Тиберий ради дела согласился выдать эти истории Пизону, ничуть не сомневаясь, что они будут немедленно преданы гласности. Но, увы, даже такие "страшилки" не оказали желаемого действия на сенатора. "Неужели он так уверен в себе, — думал Тиберий. — И кто стоит за ним? Без надежного прикрытия он не осмелился бы на такое поведение. Если он не боится возмездия, значит, рассчитывает свалить меня совсем. Может быть, именно Пизоны руководили Лжеагриппой и Либоном?"

Проведя бессонную ночь в ставших уже традиционными страхах перед заговором, ударом из-за угла или судебным подвохом, измученный очередной битвой с призраком неведомой опасности, Тиберий утром все честно рассказал матери и признался в собственном бессилии. Августа смягчилась, узнав, что сын рисковал добрым именем ради нее, и вместе они разработали еще один план. Они решили предпринять психическую атаку.

В день начала судебного процесса Тиберий объявил друзьям и клиентам, что пойдет в суд, и, будучи верным родственным и дружеским связям, выскажется в пользу Ургулании. Естественно, что через полчаса весь Рим знал о намерении принцепса, и улицы огромного города залились людским потоком. В назначенный час Тиберий вышел из дома и отправился к зданию суда. Однако толпа мешала ему двигаться. Он шел пешком. Стража намеренно отстала, и принцепс оказался пленен народом. Сталкиваясь лицом к лицу с первым человеком государства, простолюдины стремились переки-нуться с ним несколькими словами. Тиберий был, как никогда, дружелюбен и приветлив. Он участливо вникал в проблемы сограждан, давал советы, обещал помощь, кого-то хвалил, и никому не сказал дурного слова. А время шло. Судьи и обвинитель, бросившие вызов самому принцепсу, изнемогали от волнения. Наверное, многое передумал за эти часы Луций Пизон, наверное, он терзался страхами и сомнениями не меньше, чем накануне ночью его противник. Однако и теперь он не отступил, не отказался от иска. Тогда Августа внесла за Ургуланию деньги, и процесс завершился.

Народ и сенат вознесли славу Пизона выше Капитолийского холма, но снисходительно похвалили и принцепса, сумевшего загладить конфликт. Однако Тиберий и Августа ощущали себя исполосованными розгами, их щеки горели от моральных пощечин.

Вскоре после этого и Гней Пизон совершил нападение на принцепса. Тиберия часто критиковали за то, что он третий год не покидает столицу, не посещает провинции, не устраивает смотра войскам. Его упрекали и в нерадивости, и в трусости, болезненном страхе за свой трон. Желая сбить волну недовольства, он объявил о намерении объехать отдаленные области государства. При этом возник вопрос, как вести дела во время его отсутствия. Тут-то Пизон и продемонстрировал свободолюбие и независимость. Он выступил с заявлением, что сенат вполне справится с любыми проблемами и без принцепса. Но Азиний Галл тут же возразил, высказав мнение, что без Цезаря ничего великого сотворить невозможно, потому будто бы следует отложить рассмотрение важных задач до его возвращения. Разгорелся спор. Тиберий молчал, ни словом, ни жестом не выказывая отношения к обсуждаемой теме. В этой битве погибло немало красивых фраз, одинаково патриотичных с обеих сторон. В конце концов победил Азиний Галл. Но его успех, как и вся полемика, имел лишь теоретическое значение, так как Тиберий никуда не поехал.

Однако хитрый Галл решил использовать политические очки, добытые самоуничижением перед принцепсом, в собственной атаке на единовластие. Будто бы в угоду Тиберию, практикующему постоянство в выборе должностных лиц на государственные посты, находящиеся в его ведении, Азиний Галл предложил и сенатские магистратуры сделать долгосрочными, продлив их действие с года до пяти лет. Но форма подачи этой идеи являлась полной противоположностью сути. Увеличение продолжительности пребывания сенаторских выдвиженцев у власти в пять раз существенно повысило бы их влияние, что соответственно привело бы к ослаблению централизованной власти. Поэтому Тиберий сделал вид, будто речь идет о возвеличивании его персоны, и в своем ответе, полном свидетельств его скромной само-оценки, отстоял прежний порядок, обеспечивающий единодержавие.