«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
Зато рассказы юного писателя приняли его друзья из «Журнала крестьянской молодежи», те молодые писатели во главе с Василием Кудашевым, которые помогали ему разобраться в спорах и стычках многочисленных литературных группировок; поддерживали его, публикуя его рассказы и относясь всерьез к самым, казалось бы, дерзким его замыслам.
Есть все основания думать, что «Донские рассказы» Шолохов с самого начала рассматривал как «пробу пера», «пробу литературных сил» перед главным — созданием большого эпического полотна, посвященного Дону, казачеству в Гражданской войне.
ОТ РАССКАЗОВ — К РОМАНУ
В 1975
Здесь требуется одно важное уточнение: заявляя, что «Тихий Дон» рос из «Донских рассказов», Шолохов категорически не соглашался с теми критиками, которые видели в «Донских рассказах» предысторию «Тихого Дона». Он настаивал на том, что «Тихий Дон» отделяет от «Донских рассказов» некий качественный порог.
В беседе с К. Приймой в мае 1955 года он говорил: «...С точки зрения художественного мастерства, накопления писательского опыта, безусловно, “Донские рассказы” были пробой пера, пробой литературных сил, а поэтому они предшествовали “Тихому Дону”. Но нельзя видеть предысторию там, где ее нет... Некоторые литературоведы вырывают из текста слова, сходные места, выражения, ищут совпадения. Однако все, что они приводят в доказательство, на самом деле не имеет никакого значения в творческой истории создания “Тихого Дона”. Назвать “Донские рассказы” художественной предысторией “Тихого Дона” может тот, кто не умеет отличить дня от ночи. Кто-то из литературоведов вывел сюжетную линию “Тихого Дона” из рассказов “Кривая стежка”, “Двухмужняя”, “Лазоревая степь”. Потом снова “Двухмужняя” и снова “Кривая стежка”! Это окрошка какая-то получается, а не творчество! Если бы я так писал “Тихий Дон” с помощью ножниц и клея, то дальше “Кривой стежки” — одного из слабейших моих рассказов — я бы так и не пошел»64.
М. А. Шолохов имел в виду статьи В. Гуры «”Донские рассказы” М. А. Шолохова — предыстория “Тихого Дона”» и И. Лежнева «Легенда о “седом ковыле” (предыстория “Тихого Дона”)»65. Писатель прав: конечно же, «Донские рассказы» не являются предысторией «Тихого Дона», — слишком велика пропасть, которая отделяет их от романа. Это — пропасть между прозой талантливой и прозой гениальной.
И все-таки Шолохов был несправедливо строг к своей «пробе пера» — «Донским рассказам». В 1932 году в автобиографии, написанной для журнала «Прожектор», на которую мы уже ссылались, он писал: «Как и водится: от большинства этих рассказов, если бы можно было, я с удовольствием бы сейчас “отмежевался”. Очень уже много в них наивного и детски беспомощного».
В своих воспоминаниях жена писателя подтверждает эти слова. Шолохов признавался ей: «Если бы только пришлось сейчас писать “Донские рассказы”, конечно, я бы их совершенно по-другому написал...»66. Видимо, этим и следует объяснить, что писатель не переиздавал их вплоть до 1956 года, когда в Государственном издательстве художественной литературы стало выходить восьмитомное собрание его сочинений.
Обложка
«”Донские рассказы” — нечего греха таить — слабенькая ученическая книга»67, — писал Шолохов в 1961 году Н. С. Хрущеву, что говорит о чрезвычайно высоких критериях требовательности писателя к себе. По отношению к некоторым рассказам, например, «Путь-дороженька», суровые слова эти во многом справедливы. Но этого не скажешь даже о самом первом его рассказе «Родинка», не говоря уже о таких, как «Шибалково семя», «Коловерть», «Семейный человек», «Председатель Реввоенсовета Республики», «Жеребенок», «Чужая кровь», которые принадлежат подлинно высокой прозе. И в этих лучших из «Донских рассказов» мы и слышим постоянную перекличку с «Тихим Доном». Прежде всего — в языке.
В большинстве изданий «Тихого Дона» на первой странице читаем: «...перламутровая россыпь ракушек, серая (курсив мой. — Ф. К.) изломистая кайма нацелованной волнами гальки» (2, 9).
Но открываем беловую рукопись романа и ясно видим: «...сырая (курсив мой. — Ф. К.) изломистая кайма нацелованной волнами гальки». Не «серая», а «сырая», — так написано в автографе, и это, конечно же, гораздо точнее, потому что речь идет о нацелованной волнами гальке.
По явному недосмотру, при перебелении рукописи или при наборе произошла непроизвольная порча текста. Ибо у автора не было никаких причин делать такую подмену — во вред своему тексту.
Подтверждение тому мы находим в его «Донских рассказах»: в «Коловерти» он упоминает именно «сырую, волнами нацелованную гальку» (1, 160); а в рассказе «Родинка», — еще одна почти буквальная образная перекличка с начальным абзацем «Тихого Дона»: в романе — «вороненая рябь», а в рассказе — «вороненая сталь воды» (1, 121). Заметим сразу, что столь близкое, почти буквальное повторение в «Тихом Доне» образов, впервые употребленных в его первых рассказах, — редкость для писателя.
Шолохов с его безбрежными возможностями художественной образности был очень внимателен к тому, чтобы не повторять себя: на огромном пространстве «Тихого Дона» практически нет прямых повторений художественных тропов.
Но в данном случае повторение художественных образов принципиально важно как подтверждение взаимосвязи «Донских рассказов» и «Тихого Дона».
«Всякий даже не искушенный в литературе читатель, знающий изданные ранее произведения Шолохова, может без труда заметить общие для тех его ранних произведений и для “Тихого Дона” стилистические особенности, манеру письма, подход к изображению людей»68, — говорилось в «Письме» А. Серафимовича и других писателей, опубликованном в «Правде».
В предисловии к сборнику «Лазоревая степь», вышедшему в 1932 году, критик А. Селивановский также писал:
«Читатель, уже знакомый с романом “Тихий Дон”, без труда уловит в “Донских рассказах” много черт и мотивов, роднящих эти ранние произведения писателя с его последующим творчеством...
Главнейшие черты стиля “Донских рассказов” входят в “Тихий Дон”, совершенствуясь там и отшлифовываясь. Главнейшие мотивы рассказов тоже сохраняются в романе, но приобретают там несколько иное звучание»69.