«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
Вокруг журнала сгруппировалась плеяда молодых «рекрутов коммунизма» в литературе во главе с Л. Авербахом, А. Безыменским, А. Жаровым и другими писателями-комсомольцами, — в большинстве своем они находились под глубоким влиянием троцкизма.
В группу входили также А. Исбах, М. Колосов, И. Рахилло, И. Молчанов и другие молодые писатели. В ее работе принимал участие А. Фадеев (в это время он был на партийной работе на Дону, но часто приезжал в Москву), и его близкий друг Ю. Либединский — все они в недалеком будущем составят костяк РАПП’а. Многие из них будут первыми читателями и критиками романа «Тихий Дон».
В этот круг и попал в 1923—1924 гг. молодой Шолохов.
Одновременно с объединением «Молодая гвардия»
Михаил Светлов.1920-е гг.
Александр Жаров. 1920-е гг.
Александр Безыменский. 1920-е гг.
Марк Колосов. 1920-е гг.
Эти литературные распри впоследствии тяжело ударят по Шолохову. Клеветническая атака на него после публикации двух первых книг «Тихого Дона» в журнале «Октябрь» начнется в недрах «Кузницы». А пока — ни в письмах, ни в публицистике Шолохова мы не встречаем даже упоминаний о той острейшей групповой борьбе, которая шла в литературе 20-х годов, — видимо, борьба эта сама по себе его мало интересовала. Но все, что было связано с возможностями литературной учебы и публикации своих произведений — и в «Молодой гвардии», и в «Октябре» — его, безусловно, интересовало. А возможности такие были.
«Литературная жизнь нашей группы, — рассказывает Марк Колосов, — прочно связана с Покровкой. Здесь помещалось общежитие писателей-молодогвардейцев. В нем жили Ю. Либединский, В. Герасимова, М. Светлов, М. Голодный, А. Веселый, сюда же часто приезжал из Ростова А. Фадеев...
В нашем общежитии собиралась рабочая молодежь, тянувшаяся к литературе, сюда приходили с заводов почитать первые стихи и рассказы, приезжали из провинции, находя у нас приют и товарищескую поддержку. Однажды на Покровке появился застенчивый, мало чем приметный человек. Принес нам на суд свои первые рассказы. Это был Михаил Шолохов. Позже выяснилось, что прибыл он с Дона, поселился у своего друга Василия Кудашева, заведовавшего тогда литературным отделом в “Журнале крестьянской молодежи”...
Первое занятие проводил с нами О. Брик. После его беседы “О сюжете” каждый из нас должен был написать рассказ “на обратный эффект”. Наиболее
Яркая талантливость начинающего донского прозаика была очевидна. Но публиковать его рассказы «рекруты коммунизма» не спешили. Их не мог не настораживать этот «казачок» из донской глухомани, — хотя бы потому, что отношение к казакам и казачеству у большинства из них было более чем определенным. О нем можно судить хотя бы по той характеристике, которую давал казачеству один из молодогвардейских «рекрутов коммунизма» — А. Костерин. Он был репрессирован в 30-е годы. Вернувшись из заключения после XX съезда партии, в своем «Открытом письме» Шолохову Костерин, сохранивший свой прежний взгляд на казачество, писал:
«Русский рабочий класс и крестьянство, интеллигенция и национальности, входившие в Российскую империю, хорошо знают, что такое казачье сословие, как оно держало монархию и как питало контрреволюцию. В Баку и в Саратовской губернии я узнал, как лихо работают казачьи нагайки, шашки и пули при расправе с безоружными рабочими и крестьянами. “Казачья Вандея” страшной и грозной тенью висела над молодой советской республикой все три года гражданской войны. А вы в вашем “Тихом Доне” пытаетесь реабилитировать казачье сословие и описываете его, как обычное русское крестьянство. В этом большая принципиально важная ложь»44.
В «Записках в лунную ночь» Костерин так обосновал эту свою позицию: «Для тех, кто жил в рабочей среде, кто помнит пятый год, тот не забудет, что такое казачья нагайка. И казак за сотни лет был так воспитан, — если даже у него мозоли на руках, а на штанах прорехи, он никогда не считал себя крестьянином, мужиком. “Я — казак!” — всегда и всюду заявлял он. Нам, работавшим в начале революции в казачьих областях, с большим трудом удавалось внедрить в сознание трудового казачества, что никакой разницы между казаком и крестьянином нет»45.
Таким был взгляд на казачество молодых писателей-комсомольцев начала 20-х годов, в особенности тех из них, кто прошел дороги Гражданской войны на юге России.
Шолохов не мог не понимать, до какой степени тема, с которой он входил в литературу, трудна и опасна, и как не просто будет пробиться с нею на страницы печатных изданий. Он не мог не считаться с тем, что его рассказы о казаках и казачестве будут читаться в редакциях с особым пристрастием, что от него будут требовать недвусмысленного обозначения в них «классовой позиции».
Но даже и в этих условиях молодой писатель — при полном безденежье и беззащитности перед редакциями и цензурой — пытается бесстрашно защищать право на собственный взгляд, на личностное отношение к изображаемой действительности.
Уезжая на Дон 24 мая 1924 года, Шолохов пишет «молодогвардейскому мэтру» М. Колосову, что тот не понял суть его рассказа — «Продкомиссар» (первоначальное название — «Зверь»): «Ты не понял сущности рассказа... Что человек, во имя революции убивший отца и считавшийся “зверем” (конечно, в глазах слюнявой интеллигенции), умер через то, что спас ребенка (ребенок-то, мальчишка, ускакал). Вот что я хотел показать, но у меня, может быть, это не вышло. Все же я горячо протестую против твоего выражения “ни нашим, ни вашим”. Рассказ определенно стреляет в цель. Прочти его целиком редколлегии, а там уже можете по своему компетентному усмотрению переделывать его, все же прижаливая мое авторское “я”. Вот все, что я хотел тебе сказать. Дело в том, что если вы рассказ не примете и не вышлете мне гонорара в провинцию, то я буду лишен возможности приехать обратно в Москву, денег у меня — черт-ма!» (8, 13).