«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
Сивоволов справедливо полагает, что прототипом и для Тополевки в «Лазоревой степи», и для Ягодного в «Тихом Доне» послужило одно и то же имение Ясеновка, где родилась и выросла мать Шолохова, а ее родители до отмены крепостного права были крепостными у помещика. В Ясеновке, так же как в Тополевке и в Ягодном, рядом с барским имением располагался одноименный «мужичий поселок», где ранее жили крепостные. И у того, и у другого «пана» в Саратовской губернии было казной нарезано по три (четыре) тысячи десятин.
Когда пан Томилин «присватался» к жене конюха Захара — «гляжу, а у ней все груди искусаны, кожа лентами висит...» (1, 249) —
Похожая перекличка — в изображении двух «дедов» — деда Гаврилы («Чужая кровь») и деда Гришаки («Тихий Дон»). Оба они любили до глубокой старости свои регалии, кресты и погоны.
Дед Гаврила «назло им (красным. — Ф. К.) носил шаровары с лампасами, с красной казачьей волей, черными нитками простроченной вдоль суконных с напуском шаровар. Чекмень надевал с гвардейским оранжевым позументом, со следами поношенных когда-то вахмистерских погон. Вешал на грудь медали и кресты, полученные за то, что служил монарху верой и правдой; шел по воскресеньям в церковь, распахнув полы полушубка, чтоб все видели.
Председатель поселенья станицы при встрече как-то сказал:
— Сыми, дед, висюльки! Теперь не полагается!
Порохом пыхнул дед:
— А ты мне их вешал, что сымать-то велишь?» (1, 313—314).
И дед Гришака («Тихий Дон»), направляясь в церковь, распахивает шубу так, чтобы «виднелись все кресты и регалии».
«— Что ты, дедушка! Сваток, аль не при уме? Да кто же в эту пору кресты носит, кокарду!...
— Ась? — Дед Гришака приставил к уху ладонь.
— Кокарду, говорю, сыми! Кресты скинь! Заарестуют тебя за такое подобное. При советской власти нельзя, закон возбраняет...
— Ступай с Богом! Молод меня учить-то! Ступай себе.
Дед Гришака пошел прямо на свата, и тот уступил ему дорогу, сойдя со стежки в снег, оглядываясь и безнадежно качая головой» (4, 154—155).
Перекличка интонаций в описании двух «дедов» здесь очевидна. Многие детали и жизненные ситуации, накопленные в «Донских рассказах», позже использованы Шолоховым в «Тихом Доне».
В рассказе «Продкомиссар», например, читаем про «жестяного петуха, распластавшегося на крыше в безголосом крике» (1, 34). В «Тихом Доне» это описание развернуто и детализировано: «Кровельщик по хозяйскому заказу вырезал из обрезков пару жестяных петухов, укрепил их на крыше амбара. Веселили они мелеховский баз беспечным своим видом, придавая и ему вид самодовольный и зажиточный» (2, 13).
В рассказе «Чужая кровь» Прохор Лиховидов рассказывает деду Гавриле о гибели своего сына Петра:
«— Срубили Петра насмерть... Остановились они возле леса. Коням передышку давали, он подпругу на седле отпустил, а красные из лесу... — Прохор, захлебываясь словами, дрожащими руками мял шапку. — Петро черк за луку, а седло коню под пузо... Конь горячий... Не сдержал, остался... Вот и все!...» (1, 318).
В третьей книге «Тихого Дона» точно так же гибнет безрукий Алешка Шамиль:
«...Алешка, покойник, возле своего коня копается, чересподушечную подпругу ему
Уже отмечалось, что в «Донских рассказах» можно встретить фамилии и имена героев «Тихого Дона»: чаще других упоминаются Григорий («Пастух», «Путь-дороженька», «Коловерть»), Петро («Путь-дороженька», «Чужая кровь»), Прохор («Нахаленок», «Червоточина», «Чужая кровь»), Степан, Митька, Мишка, Аникушка, почти все имена героинь «Тихого Дона» — Дуняшка, Наталья, Дарья, Анна. Знакомы по «Тихому Дону» и фамилии — Кошевой, Коршунов, Фомин, Богатырев, Лиховидов, подъесаул Сенин, войсковой старшина Боков. Кроме простого совпадения имен и фамилий, которое, конечно, мало о чем говорит, встречаются и сходные портретные характеристики героев, о чем подробно писал В. Гура в книге «Как создавался “Тихий Дон”» (М., 1980).
Некоторые черты Нюрки из рассказа «Кривая стежка», например, «перешли» к Дуняшке из «Тихого Дона». Нюрка, которая «совсем недавно» была «неуклюжей разлапистой девчонкой» с «длинными руками», выросла в «статную грудастую девку» (1, 180). Дуняшка, которая в начале романа была «длинноруким, большеглазым подростком», также «выровнялась... в статную и по-своему красивую девку» (2, 240).
Майданников, герой рассказа «Один язык», напечатанного в «Комсомольской правде» в 1927 году, вспоминает, как захотелось ему в Карпатах «погуторить с австрийцами»: «Повели мы австрийцев гостями в свои окопы. Зачал я с одним говорить, а сам слова ни по-своему, ни по-ихнему не могу сказать, слеза мне голос секет. Попался мне немолодой астрияк, рыжеватый. Я ево садил на патронный ящик и говорю: “Пан, какие мы с тобой неприятели, мы родня! Гляди, с рук-то у нас музли ишо не сошли”. Он слов-то не разберет, а душой, вижу, понимает, ить я ему на ладони музоль скребу. Головой кивает: “Да, мол, согласен”»80.
Здесь — прямая перекличка со сценой во второй книге «Тихого Дона», где описываются бои на Стоходе и встреча в окопах Валета с рабочим-баварцем, когда они, как «родня по труду», жмут друг другу черствые, изрубцованные мозолями руки и находят общий язык (2, 189).
Кстати, «Один язык» — единственный у Шолохова рассказ, где повествуется о германской войне. Основной массив «Донских рассказов» посвящен Гражданской войне, точнее — событиям, связанным с восстанием казаков в 1919 году («Бахчевник», «Коловерть», «Жеребенок», «Семейный человек», «Лазоревая степь»), или событиям 1920—1921 годов, времени борьбы с бандитами на Дону («Родинка», «Пастух», «Продкомиссар», «Шибалково семя», «Алешкино сердце», «Нахаленок», «Председатель Реввоенсовета Республики», «Чужая кровь»). Связь второй группы рассказов с четвертым томом «Тихого Дона», где Григорий Мелехов уходит в банду Фомина, очевидна. Но в целом ряде рассказов — «Семейный человек», «Лазоревая степь», «Чужая кровь», «Ветер», — которые Шолохов писал в 1925—1926 годах, когда он уже начал работу над «Тихим Доном», писателя все в большей степени притягивают события Вёшенского восстания.