«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
Конечно же, общее между «Донскими рассказами» и «Тихим Доном» — прежде всего, жизнь на Дону на переломе революции, природа Дона, его люди и их язык.
Своеобразие языка «Донских рассказов», принадлежность их автора к языковой народной стихии Дона сразу же заметил А. Серафимович: «Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжат, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды. Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают»70.
Этим «образным» «цветным» языком, «которым говорит казачество», будут написаны позже и «Тихий Дон», и «Поднятая целина», и «Они сражались за Родину».
С первой
«Молодые, лет по шестнадцать-семнадцать парнишки, только что призванные в повстанческие ряды, шагают по теплому песку, скинув сапоги и чиричонки, — читаем мы в “Тихом Доне” — “куга зеленая!” пренебрежительно зовут их фронтовые казаки...» (5, 110).
В ткани ранних рассказов Шолохова постоянно проблескивают слова и речения, а также приметы местности, которые потом появятся в «Тихом Доне». Одно из ключевых речений такого рода — Гетманский шлях — своего рода символ «Тихого Дона». Таким же символом является знаменитый Татарский курган с каменной бабой на его вершине.
Гетманский шлях впервые упоминается в ранней повести М. Шолохова «Путь-дороженька», которая открывается словами:
«Вдоль Дона до самого моря степью тянется Гетманский шлях. С левой стороны пологое песчаное обдонье, зеленое чахлое марево заливных лугов, изредка белесые блестки безымянных озер; с правой — лобастые насупленные горы, а за ними, за дымчатой каймой Гетманского шляха, за цепью низкорослых сторожевых курганов — речки, степные большие и малые казачьи хутора и станицы, и седое вихрастое море ковыля...» (1, 75).
Продолжает свой путь Гетманский шлях в рассказе «Коловерть» (1926): «За буераком, за верхушками молодых дубков, курган могильный над Гетманским шляхом раскорячился. На кургане обглоданная столетиями ноздреватая каменная баба» (1, 154).
«Могильный курган» в «Коловерти» с «ноздреватой каменной бабой», конечно же, — тот самый курган с каменной бабой, куда носил на руках свою турчанку-жену Прокофий Мелехов: «Сажал ее там на макушке кургана, спиной к источенному столетиями ноздреватому камню...» (1, 29).
В «Донских рассказах» действие разворачивается на той же вёшенской земле, что и в «Тихом Доне», — в десяти верстах от хутора Громов (Громки) или у хутора Калинова, на земле «Вёшенского юрта» (1, 158).
Эта общность географических примет в «Донских рассказах» и «Тихом Доне» не придумана Шолоховым, — во всех своих произведениях он в равной степени шел от жизни, от географических реалий тех мест, где жил.
Гетманский шлях, пролегающий через «Донские рассказы» и «Тихий Дон», — не художественный образ, придуманный писателем, но реальность. Когда-то он связывал Дон с Хортицей, островом на Днепре, где располагалась Запорожская Сечь. И что важно: шлях этот, сохранивший свое название из глубины веков, пролегает по родным Шолохову местам и играл важную роль в годы Гражданской войны на Дону. Подтверждение
Владимир Песков в очерке «Казачья река», после посещения Вёшенской, пишет: «Дон является символом бытия для жителей этих мест. Сама река была водной дорогой, правда, не быстрой. Но по-над Доном, по правому его берегу, шел знаменитый гетманский шлях Войска донского. Дорога была хорошо обустроена мостами и насыпями. Атаманы в станицах неусыпно следили за шляхом. По нему всадники за день оповещали хутора и станицы о событиях чрезвычайной важности вплоть до “седланья коней”»73.
По свидетельству дочери М. А. Шолохова, Светланы Михайловны, жители этих родных для нее мест о Гетманском шляхе знают и поныне. Эта дорога утратила свое транспортное значение, но и по сей день хранит память истории. Гетманский шлях вошел в нашу общенародную память благодаря «Донским рассказам» и «Тихому Дону», написанным уроженцем Придонья. Ибо кто еще мог знать о существовании древней дороги по правому берегу Дона, не отмеченной на картах, но сохранившейся лишь в памяти людской?
Общее в «Донских рассказах» и романе — не только география, топографические приметы, но и люди, о которых идет речь, проживавшие опять-таки в родных местах писателя. В рассказе «Чужая кровь» (1926 г.) мы встречаем знакомого нам подъесаула Сенина, о котором сказано:
«— Стояли, а красные прорывались к горам: к зеленым на соединение. Командиром у нас был подъесаул Сенин...» (1, 317).
Имя Сенина упоминается и в рукописи «Тихого Дона» в редакции 1925 года: там есаул Сенин — как и представители Дикой дивизии, — требует от казаков поддержки корниловского мятежа. Как вы помните, в «Тихом Доне» подъесаул Сенин принимал участие в суде над Подтелковым и затем послужил прототипом Половцева в «Поднятой целине». С ним Шолохов встретился в Новочеркасской тюрьме.
Вспомним еще один персонаж «Тихого Дона», который проходит через вторую, третью и четвертую книги романа, начинает свой путь в рассказе «Председатель Реввоенсовета Республики»:
«Попереди атаман ихний, Фомин по прозвищу. Залохмател весь рыжей бородой...» (1, 176).
А вот как выглядит урядник Фомин в момент, когда он впервые появляется на страницах второй книги «Тихого Дона».
«Петро, вытянув голову, поглядел на смутно знакомое забородатевшее лицо рыжеватого казака атаманца ...
— Фомин! Яков! — окликнул он, протискиваясь к атаманцу» (3, 95—96).
Как видите, за время, которое прошло с первой встречи Петра Мелехова на германском фронте с «забородатевшим» рыжим урядником Фоминым до того момента, когда он, пройдя сложный путь у красных и у белых, превратился в главаря банды, наводившей страх на вёшенскую округу, внешность Фомина не изменилась. Он только еще больше «залохмател» рыжей бородой.
Эти и многие другие «точечные» совпадения в «Донских рассказах» и «Тихом Доне» — следствие того, что и ранняя новеллистика Шолохова, и его роман — при всех различиях в форме и уровне мастерства — растут из одного корня и из одного жизненного источника, имя которому — Верхний Дон, Вёшенский округ и, в первую очередь, — станица Каргинская.