«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
Высочайшая оценка только что появившегося романа молодого советского автора как произведения классического была характерна практически для всех стран Европы.
«...Взращенный на еще нетронутой донской целине, он сразу возвестил о себе произведением такой мощи, что успех его превратился в подлинное событие»126, — заявил в 1930 году известный французский литературовед Андрэ Левинсон.
Начиная публикацию «Тихого Дона» в своем воскресном приложении, английская газета «Санди график» дала 27 мая 1934 года аншлаг: «“Тихий Дон” — это книга, которая удивила мир!» и предвосхитила публикацию следующими словами: «Сегодня “Санди график” начинает публикацию выдающегося,
Столь же восторженно встретила «Тихий Дон» и белоэмигрантская критика. Так, журнал «Числа» уже в феврале 1930 года в рецензии на первую и вторую книги романа писал: «Шолоховский роман, изображая казачество перед войной, на войне и в начале революции, прославил автора на весь мир»; «Шолохов, кровно привязанный к жизни, “открывает” казака так, как до него еще никто не пытался его изобразить изнутри»; «у Шолохова, как в “Войне и мире” Толстого, множество отдельных сюжетов в романе, но в основе — “куски жизни”, тяжкого труда людей»128.
Приведем оценку «Тихого Дона», данную таким взыскательным эмигрантским критиком, как Георгий Адамович. В статье «Шолохов», опубликованной 10 сентября 1933 года в нью-йоркской газете «Новое русское слово», он писал:
«Его успех у читателей очень велик. В Сов[етской] России нет библиотечной анкеты, где бы имя Шолохова не оказывалось на одном из первых мест. В эмиграции — то же самое. Принято утверждать, что из советских беллетристов наиболее популярен у нас Зощенко. Едва ли это верно. Зощенко “почитывают” и не придают ему большого значения. Зощенко любят, но с оттенком какого-то пренебрежения... Шолохова же ценят, Шолоховым зачитываются...
Успеху Шолохова критика содействовала мало. В России о нем только в последнее время, после “Поднятой целины” и третьего тома, начали писать как о выдающемся художнике, которому приходится простить некоторую противоречивость его социальных тенденций... Но это не помешало ему “пробиться к читателю”, — и опередить в читательском “благоволении” всех тех, о которых в печати было больше толков. Популярность его разрастается.
У Шолохова, несомненно, большой природный талант. Это чувствуется со вступительных страниц “Тихого Дона”, это впечатление остается и до конца романа...»129.
Так оценивала «Тихий Дон» при его появлении мировая критика, в том числе и критика русской эмиграции. Во введении мы уже писали о том, как относились к попытке гальванизировать версию о мнимом шолоховском плагиате в середине 70-х годов столпы русской эмигрантской критики и литературоведения Глеб Струве и Марк Слоним: они сочли версию литературоведа Д* малоубедительной и бездоказательной.
Самую высокую оценку дала роману «Тихий Дон» и казачья эмиграция.
«Литературная энциклопедия Русского зарубежья. 1918—1940. Периодика и литературные центры» (М.: РОССПЭН, 2000) в разделе «Казачьи журналы» содержит подробный обзор всех периодических изданий русского казачества в эмиграции. Выявлено 30 казачьих журнальных изданий, выходивших в 1920—1940 гг. за рубежом. Их издавали люди, прошедшие горнило Гражданской войны и оставшиеся в живых. В них печатались крупнейшие представители донского казачества, которые не понаслышке знали все обстоятельства борьбы на Дону. В публикациях этих эмигрантских казачьих изданий не обнаружено ни одного негативного отзыва о «Тихом Доне» и ни одной публикации, в которой ставился бы под сомнение
С самого начала «Тихий Дон» стал любимой книгой казачества в эмиграции. И не только казачества, но русской эмиграции в целом. По данным Н. Н. Кнорринга, приведенным им в статье «Эмиграция и книга» (Встречи. 1934. № 4), Шолохов, по числу выдачи книг в знаменитой Тургеневской библиотеке (Париж) опережал Достоевского, Л. Толстого, Бунина, Чехова, стоял на первом месте среди тех русских писателей, которые вошли в золотой фонд отечественной литературы, равно как и среди современных ему писателей, в том числе — и эмигрантских, включая такие имена, как Сирин (Набоков), Алданов, Мережковский, Бабель, Зощенко и др.130
В эмигрантских казачьих изданиях, при всей их разнохарактерности, имела место четкая иерархия литературных оценок применительно к так называемой «казачьей литературе».
На первом месте по симпатиям стояли Ф. Крюков и Р. Кумов, считавшиеся выразителями подлинного казачьего духа в литературе. Их произведения перепечатывались, их творчеству посвящались тематические номера. Публиковались воспоминания о Ф. Д. Крюкове его приемного сына П. Ф. Крюкова, известного казачьего поэта и публициста.
Гордились казаки и генералом П. Красновым, атаманом, который в эмиграции вырос в известного писателя.
Хранили память о творчестве В. Севского (Краснушкина), редактора «Донской волны» в 1918—1919 гг., поэта, прозаика и публициста, «донского сеятеля правды казачьей, правды русской», «остроумные фельетоны» которого «отличались своеобразностью и исключительной красотой»131.
Однако, высшим достижением литературы о казачестве белоэмигрантские казачьи издания считали творчество Шолохова, приблизившегося в «Тихом Доне» «к великим поэтам-эпикам давних веков и эпикам-писателям XIX в.»132
«Вскоре появится четвертый и последний том “Тихого Дона”, — сообщила читателям «Казакия» в январе 1938 года. — Шолохов уже перемахнул за тысячу... страниц... а его главный герой Григорий Мелехов все еще не только не стал большевиком, но с оружием в руках сражается за “трудовое” казачество против большевиков. М. Шолохов... открыто любит Григория. В советской обстановке это явление почти исключительное»133.
Приведем мнение о «Тихом Доне» еще одного деятеля Вольно-казачьего движения и «Союза казаков-националистов», калмыка Санжи Басановича Баликова.
Судя по статье о нем в Казачьем словаре-справочнике, Санжа Баликов, родившийся в семье калмыка-табунщика станицы Денисовской, единственный из девяти детей получил образование, сдал экзамен на диплом народного учителя, в 1917 году прошел курсы в Новочеркасском казачьем училище и воевал с Красной армией на Дону как офицер калмыцкого полка. Начиная с 1884 года, донские и астраханские калмыки царским указом были уравнены с казаками и подчинены Войсковым правителям, а потому считали себя казаками. Выехав через Крым в эмиграцию, Баликов примкнул к Вольно-казачьему движению и стал одной из руководящих фигур в нем. В 1933 году в журнале «Ковыльные волны» (Прага) он опубликовал статью «Трагедия Григория Мелехова», в которой писал: «Трагедия Григорьевой души заключается в том, что он — сторонник трудового народа, а потому претит ему борьба с большевиками, за которыми пошел русский народ, но в то же время он сам, ясно того не сознавая, казак по национальности и не может не защищать жизненные интересы своего народа <...> Душевная трагедия Григория Мелехова — не фантазия автора. Это трагедия большинства рядового казачества в 1918—1919 гг.»134.