«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа
Шрифт:
Чувствуя шаткость своей аргументации в отношении «совпадений» у Шолохова и Крюкова, Мезенцев пытается ввести в научный оборот некое новшество — понятие «индивидуальный событийный, лексико-фразеологический авторский конвой»130. Что кроется за этим маловразумительным наукообразным словосочетанием?
Мезенцев пишет: «Творческая особенность Ф. Д. Крюкова заключалась в том, что очень многие детали — сравнения, метафоры, образные слова и выражения, короткие эпизоды, явившиеся подлинными находками большого мастера слова, использовались им неоднократно в нескольких произведениях. Чаще всего находка появлялась в очерке, затем обнаруживалась в рассказе,
Это и есть «индивидуальный событийный, лексико-фразеологический авторский конвой». Но примеры, представленные Мезенцевым, свидетельствуют, что «конвоировать»-то, собственно говоря, было нечего. Среди вырванных из контекста мнимых «совпадений» нет ни метафор, ни сравнений, ни других «образных слов и выражений», которые были бы «подлинными находками большого мастера слова», каковым, кстати, Крюков никогда не был.
С помощью этой сомнительной «методологии» — сопоставления отдельных, вырванных из контекста слов и выражений Мезенцев пытается отыскать в творчестве Крюкова даже прототипы «Тихого Дона». Это еще одно его филологическое «новшество» — поиск прототипов литературных героев не в реальной действительности, но — в ее отражении, в очерках, рассказах, дневниках Крюкова, — все те же безнадежные попытки найти хоть какие-то нити, ниточки, соломинки, паутинки, связывающие «Тихий Дон» с Крюковым.
Имея в виду, что Шолохов и его тесть «переписали» «крюковский» «Тихий Дон», Мезенцев вопрошает: «Мог ли Громославский или Шолохов предположить, что Леля, Лиза, Изварин и многие другие герои “Тихого Дона” отнюдь не вымышленные персонажи»?132.
Каковы основания для подобного смелого утверждения?
«Леля» — Ольга Николаевна Горчакова, жена ротмистра Горчакова. Позже она становится женой Листницкого, которому смертельно раненый ротмистр Горчаков «завещает» свою жену. Оказывается, «Леля» — это некая Е. М. Золотовская, имя которой Мезенцев обнаружил в архиве Крюкова: «...Судьба жены Горчакова — Лели в романе очень близка внешне к биографии Е. М. Золотовской. Ее письма к Ф. Д. Крюкову содержат прозрачные намеки в нежности, желании скорой встречи»133. В Е. М. Золотовскую был влюблен брат Ф. Д. Крюкова, Александр Дмитриевич. «В письме к Ф. Д. Крюкову Золотовская пишет: “Я буду жаловаться на Вашего братца, он невозможный человек. Вы, наверное, уже знаете, что он влюблен в меня, и влюблен так, что я ничего подобного не видела и не слышала, а только читала, он страшно меня ревнует ко всем...”»134.
Но такое же чувство, — комментирует письмо Золотовской Мезенцев, — испытывает Листницкий к Леле Горчаковой: «...Он <...> рассуждал, как герой классического романа, терпеливо искал в себе какие-то возвышенные чувства <...> он, разжигаемый ревностью к мертвому Горчакову, желал ее, <...> исступленно...» (3, 56—57). И вот этого «совпадения» — одинаковых слов о «ревности», которая встречается только при чтении классических романов, — Мезенцеву достаточно, чтобы объявить Лелю Горчакову «невымышленным персонажем» и назвать в качестве ее прототипа Золотовскую, промелькнувшую в переписке Крюкова.
«Лиза», как мы помним, — дочь купца Мохова и возлюбленная погибшего на фронте студента Тимофея в «Тихом Доне».
Мезенцев находит прототип и Лизы, и автора «дневника» студента. Им оказывается земляк и друг Крюкова, студент Ветютнев (в будущем — писатель Воротынский), а Лиза —
Далее Мезенцев сопоставляет выдержки из «дневника» в «Тихом Доне» с выдержками из писем Ветютнева к Крюкову:
«О Лизе Моховой в романе: “Она медичка второго курса” (1, 311).
В письме Д. Ветютнева от 2 марта 1914 года находим: “...попал случайно к медичкам– клиницисткам”.
Герой “дневника” романа после связи с Лизой: “Выход. Иду на войну. Глупо? Очень” (1, 318).
Д. Ветютнев 27 ноября 1915 года: “...Готовлюсь к переосвидетельствованию, и к весне уж буду щеголять в серой шинели. Страшно идти на войну”. <...>
В романе: “...виднелась бледная Елизавета. Легонький чемоданчик держала в руках и невесело улыбалась...”; Пантелей Прокофьевич интересуется, куда она уезжает, в ответ слышит: “В Москву, на ученье, курсы проходить” (1, 128).
3 июня 1914 года Д. Ветютнев сообщает из Глазуновской Ф. Д. Крюкову в Петроград: “Всчет барышень в станице оскудение, и я пока никого не видел, кроме Лизочки... 5-го сего месяца Лизочка уезжает из Глазуновки к брату, кажется, до октября, а может, по ее словам, и совсем”»136.
Как видим, даже и имя совпало: «Лизочка»! Мезенцев всерьез полагает, что подобных «совпадений» достаточно, чтобы всерьез утверждать, будто «дневник» убитого на войне офицера написан Крюковым, прототипом же этого офицера является друг Крюкова Д. Ветютнев, а прототипом Лизы — знакомая Ветютнева, медичка-клиницистка Лизочка.
И это при том, что Д. Ветютнев, как сказано выше, — тот самый публицист Д. Воротынский, который, находясь в эмиграции, заявлял: «С Ф. Д. Крюковым я был связан многолетней дружбой и был посвящен в планы его замыслов, и если некоторые приписывают ему “потерю” начала “Тихого Дона”, то я достоверно знаю, что такого романа он никогда и не мыслил писать».
И. Н. Медведева-Томашевская и Р. Медведев выдвигали гипотезу о том, что Крюков — возможный автор «Тихого Дона». Для Мезенцева — и Макаровых — это уже не гипотеза, но очевидный факт.
Это «открытие» — перевод гипотезы об авторстве Крюкова в действительность — Мезенцев сделал на основании, как он пишет, выявления им 200 текстуальных «совпадений» «Тихого Дона» с прозой Крюкова137. Выше мы привели эти «текстуальные совпадения», выявленные Мезенцевым и поддержанные Макаровыми, на суд читателей. Но Макаровы обнародовали далеко не все мезенцевские «совпадения». Некоторые из них они, видимо, постеснялись привести. Приведем их мы:
В «Тихом Доне»: «Пристав на ходу давил пальцами угнездившийся меж бровей прыщ» (1, 243).
У Крюкова (повесть «Шквал»): «У заседателя белая шерсть на голове не прикрывала прыщей на коже».
В «Тихом Доне»: «Вчера вахмистр Толоконников послал нас шестерых в рекогносцировку» (2, 320).
У Крюкова (очерк «В углу»): «Поехали они в разъезд, на Благовещенье — шесть человек».
В «Тихом Доне» — во время призыва, перед Григорием «разложены седло с окованным, крашеным в зеленое ленчиком, с саквами и задними сумами, две шинели, двое шаровар, мундир, две пары сапог,.. на четыре ноги подков,..» (1, 233).