Только никому не говори
Шрифт:
– Пляска под гитару. Пацаны в зале балдели.
– А вы?
– Произвело впечатление.
– В чем же она плясала?
– Она выступала в настоящих театральных костюмах. Ей дядя достал, художник, у него связи.
– Что за дядя?
– Дмитрий Алексеевич.
– Щербатов? Какой же он дядя?
– Разве нет? Она называла его дядя Митя.
– Нет. И какой костюм на ней был?
– Платье длинное, старинное, в сборку, коричневое, вроде бархат, а на талии широкий замшевый пояс. И платок — большой, красный, с кистями:
Я представил её, тоненькую, в тяжёлом бархате, в русской пляске, ослепительные кудри и пунцовая шаль на плечах. Правда, эффектно.
– Однако какие вы подробности помните! Дмитрий Алексеевич был на спектакле?
– Он на все ходил. И родители её, и Анюта с Борисом.
– Ага. Вся наша отрадненская компания в полном составе. Маруся собиралась стать актрисой?
– Ну да. Её в школе и звали актёркой.
– А почему она передумала?
– Понятия не имею. Первого апреля, после каникул, она вдруг подошла ко мне в коридоре на переменке… мы, по-моему, с ней до этого и не разговаривали толком никогда… Она подошла и говорит: «Ты ведь на филфак собираешься?» Я подтвердил, а она в ответ: «И я собираюсь. Давай заниматься вместе, хочешь?» Ну, говорю — хочу.
– Мягко выражаясь, Пётр, вы были к ней неравнодушны.
– Да нет же! Неужели не понимаете? Она была у нас звезда, элита. Никому в голову не пришло бы ей отказать. Наоборот. Если хотите знать, это… ну, своего рода честь: сама просит. Вы меня понимаете?
– Пока нет. Я пытаюсь понять ваши отношения и не могу. Вы шарахаетесь от её тени, а она говорила, что любит вас.
– Мне она этого не говорила! Это её родня пытается на меня все свалить.
– Что свалить — убийство?
– А я спокоен. Я был в Ленинграде.
– К Ленинграду мы ещё вернёмся. И я бы не сказал, что вы спокойны. Давайте пока поговорим о вашем визите на дачу в среду, шестого июля. Вы заранее договорились с Марусей, что приедете?
– Да, в воскресенье она сама пригласила, на среду. Наверное, забыла или подумала, что после «кретина» я не приеду.
– А вы приехали. Зачем?
– Помириться и попрощаться, ведь я в Ленинград уезжал.
– Итак, вас оскорбили, а вы на третий день едете мириться. Как хотите: или Маруся была вам дорога, или вы имели другие причины для приезда.
– Ну… это была самая блестящая девочка из моих знакомых, и все оборвалось как-то по- дурацки.
– Престижное знакомство оборвалось, так?
– Пусть так.
Я вдруг почувствовал, что ничего от него не добьюсь: этот юноша прикрывался удобными современными стандартами — иностранные языки, португальская карьера, теннисные корты, престижные связи… А вероятнее всего — и не прикрывался, вероятно, по этим стандартам он жил. Однако надо было продолжать.
– А может быть, вы приехали в среду за билетами?
– Какими билетами?
– Экзаменационными.
– А, за этими. Нет, билеты мне дали на неопределённое время. Я их и не думал пока
– Ладно, продолжайте.
Петя прибыл на дачу Черкасских в три часа дня. Он постучался, подёргал входную дверь (английский замок: уходя, дверь можно просто захлопнуть, не прибегая к помощи ключа). Обошёл сад, заглянул в окно светёлки: оно было закрыто. На всякий случай («Маруся была соня. Сама призналась») постучал в окно. («Отпечатки пальцев со стекла стёрли, конечно, не вы?» — «Мне незачем»). В нерешительности Петя подошёл к калитке и остановился. Тут с соседнего участка его окликнула старушка, половшая клубнику. Она сказала, что сестры на речке. И Петя отправился туда.
– Через посёлок?
– Ну да.
– А вы знали другой путь — на место, где сестры обычно отдыхали?
– Не знал, но слышал, что в заборе есть проход. За обедом спорили, куда идти. Маруся хотела через рощу — показать местную красоту. Но пошли на пляж. И в среду я пошёл туда же, но до их места, оказывается, не дошёл. Там заросли, настоящий лес. Когда проводили следственный эксперимент, я показал, где был.
– Зачем проводили эксперимент?
– Анюту проверяли. Ну, где они были в ту среду, что делали. Я действительно их видеть не мог.
С пляжа Петя отправился опять на дачу («Я думал, вдруг они вернулись домой другой дорогой»), но там все оставалось по-прежнему. Посидев немного на крыльце и решив идти на станцию, он направился к калитке, но был вновь остановлен соседкой.
– Она у меня спросила, нашёл ли я девочек, прошлась что-то насчёт моего нездорового вида — лицо зелёное.
– Её показания есть в «деле»?
– Есть её фантазии! (Вот почему мальчишка мне о «фантазиях» сказал!) Я объяснил и бабушке, и следаку, что перезанимался, экзамены и т. д.
– А в первый раз её ваш вид не испугал?
– Как-то вы всё поворачиваете ядовито. Я устал, потому и в Ленинград решил прокатиться. Так вот, соседка говорит: «Не ходите сейчас по солнцепёку». Я в тени на крыльце посидел немного, попрощался с соседкой и ушёл.
– И уехали в Ленинград?
– Вот именно.
– Не захватив с собой даже пары трусов?
– Да я на три дня поехал, к тётке.
– Через три дня вернулись?
– Через неделю. Не хотелось уезжать.
– Но июль — самый разгар отпусков и каникул. Как же вы заранее не подумали о билете?
– Буду я о такой ерунде беспокоиться. Ведь уехал?
– Во сколько вы купили билет?
– Часов в шесть.
– А поезд отправлялся?
– В одиннадцать с чем-то.
– Почему же за пять часов вы не съездили домой?
– Зачем? У меня была встреча с приятелем. С Аликом. Все проверено. И проводница подтвердила, что я в её вагоне ехал.
– Очевидно, разыскать её было нетрудно. Вагон-то международный?
– «Москва — Хельсинки». Я хорошо выспался. И в четверг утром подъезжал к Ленинграду. Все проверено. Ко мне нет никаких претензий.