Только никому не говори
Шрифт:
– Милиция, разумеется, погреб осматривала?
– Все там перекопали на следующий день после похорон. Ничего не нашли, как и везде. Тем же утром я отвёз Павла в его больницу (правда, ему уже требовалась психиатрическая лечебница, куда его к вечеру и забрали). Я оставил их с Анютой в больнице, а сам поехал в отрадненскую милицию. После моего рассказа началось следствие.
– И конечно, все, что я от вас услышал, вы рассказали и следователю?
– Конечно. Но, видите ли, Иван Арсеньевич, неизвестно главное. Не найдено тело, орудие убийства, непонятны мотивы,
– Этим же занимался и следователь.
– Ну, Иван Арсеньевич, за три года кое- что могло измениться, пересмотреться, — художник усмехнулся, — кое-кто мог и расслабиться.
– Кое-кто мог и все позабыть.
– Вряд ли. Поговорите с Анютой, её вы скоро увидите. Телефоны Вертера и Бориса я вам дам (также и мой), но попробуйте как-то связаться с ними без моей помощи. Если не сможете, тогда я подключусь. Я в своё время с этой историей им сильно поднадоел. Вообще берите врасплох, наглостью, особенно Петю: он трус.
– Вы, по-моему, к нему неравнодушны.
– Завидую. Молодость и беспечность. Глазом не моргнув, в университет поступил в самый разгар следствия. Не удивлюсь, если он уже давно женат… Кстати, а какие вопросы вам хотелось бы выяснить у них в первую очередь?
– Например. Почему Анюта подняла преждевременную панику? Что сказал Борис Павлу Матвеевичу на поминках? По какой причине они развелись с женой? Из-за чего поссорились Петя с Марусей? И зачем он уехал в Ленинград?
– Что ж, Иван Арсеньевич, это мои вопросы, но ответа я на них не получил. Надеюсь, вам повезёт больше.
После ухода Дмитрия Алексеевича я записал себе в блокнот ещё один вопрос: в кого из трёх — в женственную Любовь, гордую Анну или бесёнка Марусю был влюблён художник?
Она вошла в палату — я встретил её с восхищением: высокая, тонкая, алый румянец, русые волосы, прямой пробор, учительский пучок. Хороша, равнодушна, даже высокомерна. Я полночи из-за неё не спал: «копал подходы». И опять они не понадобились.
Анюта бросила с порога: «Здравствуйте», прошла к койке отца, села на табуретку рядом и начала кормить его клубникой. Проглотив несколько ягод, Павел Матвеевич откинулся на подушку и закрыл глаза. Мы, трое недужных, сжигаемых криминальным жаром, глаз не сводили с её затылка. (Сейчас встанет и уйдёт!) И Василий Васильевич не приходил на помощь: они с Игорьком как будто перед ней робели.
Анюта вдруг обернулась — холодноватый, голубоватый взор, какой-то отсутствующий, словно смотрит в пустоту, — и спросила:
– Вы ведь знакомы с Дмитрием Алексеевичем Щербатовым?
– Совершенно верно, — откликнулся я даже с некоторым подобострастием. — Вчера познакомились.
– Вы что, действительно писатель?
– Стараюсь.
– А как фамилия?
– Глебов. Иван Арсеньевич.
– Не слышала.
–
– Вчера вечером ко мне на дачу заезжал Дмитрий Алексеевич и просил оказать вам содействие. Вы собираетесь о нас фельетон написать или трагедию?
– Пока не знаю. На что потянете.
– Однако вы не очень-то любезны.
– Прошу прощения.
– Ладно. Он очень просил, и я дала слово. Но учтите: ваше так называемое следствие я считаю идиотством и пустой тратой времени.
– Учту. И не будем его тратить попусту.
– Что вас интересует?
– Ну, например, Дмитрий Алексеевич.
– Вы его видели.
– А каким его видите вы?
– Он человек оригинальный.
– Это я понял. Но это не ответ.
– Широк, щедр, горяч. Он самый старый папин друг.
– Как они познакомились?
– Через маму. Они в юности были оба в неё влюблены. («Так вот в кого был влюблён художник!») Но она предпочла отца, — Анюта усмехнулась, — несмотря даже на французскую драгоценность.
– Что за драгоценность?
– Воспоминание из детства. Дмитрий Алексеевич имел возможность преподнести обручальное кольцо, а папа… в общем, никаких колец у мамы так никогда и не было.
– И Дмитрий Алексеевич их простил?
– Он был одинок и любил их.
– Вы хотите сказать, что он остался одинок из-за этой своей любви? — Классическое благородство в современных условиях меня всегда как-то настораживает.
– Не думаю. Ведь женщин так много. Коротко и ясно. Ай да Анюта!
– А теперь давайте вспомним, как вы остались с сестрой на даче. Вы можете об этом говорить?
– Выдержу.
– Ваш распорядок дня?
– Вставали рано, около восьми, завтракали, шли на Свирку, на наше место. Брали с собой термос и бутерброды, там оставались до вечера — Марусю домой было не загнать. Возвращались, ужинали и ложились где-то в одиннадцать. Вообще Маруся занималась, я читала. Так продолжалось все три дня.
– Чем она занималась?
– Готовилась к экзаменам в университет.
– А чем конкретно?
– Какое это имеет значение?
– Анна Павловна, я ещё не знаю, какие мои вопросы имеют значение, а какие нет. Поэтому давайте не будем спорить.
– Русским языком. Билеты переписывала.
– Что за билеты?
– Экзаменационные. По которым якобы спрашивают в МГУ.
– Где она их раздобыла?
– Петя принёс. Ему какой-то первокурсник их дал… что ли…
– Она переписывала, то есть должна была их Пете вернуть?
– Она не успела.
– Билеты так и остались у вас?
– Ну да.
– Опишите своё место на Свирке.
– Маленькая поляна в кустах орешника, берёзы, камыш. До пляжа минут пять ходьбы.
– Маруся ходила на пляж одна?
– Ходила. Но сексуальный маньяк, с которым она должна была там познакомиться, не найден.
– А по дороге к вашему месту, за эти пять минут, она имела возможность встретить кого-то?
– Не исключено. Тропинка вдоль речного рукава в зарослях. Утром в среду…