Только никому не говори
Шрифт:
– Мои, например. Папины, Дмитрия Алексеевича, моего бывшего мужа…
– Что же делали Дмитрий Алексеевич и ваш бывший муж в комнате Маруси?
– Они привезли в то воскресенье наши вещи на все лето: чемоданы, сумки… Ну, разносили их по комнатам.
– То есть вы «наследили» все. А Петя?
– Он единственный из нас никаких отпечатков в доме не оставил. Очевидно, он туда не входил.
– Вообще не бывал в доме?
– Он впервые приехал в Отраду. Мы все на машине Дмитрия Алексеевича, а он позже на электричке, прямо к обеду. После обеда мы пошли
– И где Марусина комната, не знал?
– Окно она ему своё показала, когда мы в саду обедали. Похвасталась: живу отдельно, как взрослая. Это я помню.
– До приезда родителей вы сами осматривали дом?
– Да.
– И погреб?
– Да, я спускалась.
– Опишите мне его.
– Там полно разного хлама… мешки, рукавицы садовые, банки, ведра, кадушка пустая, гнилая картошка ссыпана в углу. Папа осенью купил, ценой соблазнился, а в Москву так и не забрали. Родители в июне на выходные ездили на огород и в доме прибрать, но до погреба руки не дошли. На нас с Марусей оставили. Во вторник мы было занялись уборкой, но ей это быстро надоело. Она меня уговорила отложить. Однако в четверг там все оставалось, как перед этим. Я ничего подозрительного не нашла. И папа не нашёл.
– Вы не успели поговорить с Павлом Матвеевичем до его болезни?
– Не успела. Мама умерла. Сутки до самых похорон мы сидели у гроба.
– Павел Матвеевич был тогда здоров?
– Вроде бы да. Он как-то застыл.
– Вы не помните, как Борис Николаевич ушёл с поминок?
– Смутно. Я осознала это потом.
– Скажите, такой поступок… ну, бессердечный… характерен для него?
Анюта, помолчав, сказала отрывисто:
– Все раскрылось позже.
– Что раскрылось?
– Именно в эти дни… ещё до похорон, ну, вот он приехал в четверг, когда Маруся исчезла, — он стал другой, чужой. Наверное, именно тогда он полюбил какую-то женщину.
– Почему вы так считаете?
– Через три месяца после всех наших смертей он объявил мне, что любит другую, и предложил подать заявление на развод.
– А вы?
– Я? — Анюта усмехнулась.
– Он женился?
– Одинок до сих пор.
– Откуда вы знаете?
– Мне все безразлично. Вообще все. Но общие знакомые считают своим долгом осведомлять. Он, как всегда, весь в работе.
– Он не навещает Павла Матвеевича?
Он ни разу не видел папу с поминок и никогда им не интересовался.
– А как он относился к вашей сестре?
– Убивать её было ему вроде незачем.
– Тем не менее вы сказали, что с того четверга, как исчезла Маруся, Борис изменился. На работе его не смогли найти. И именно после разговора с ним ваш отец сошёл с ума. Как вы все это объясните?
– Никак. Я не поручусь ни за кого. Бывают такие ситуации… как их теперь называют — экстремальные?.. когда человек вдруг способен изменить своей природе.
– Вы знаете это по собственному опыту?
– Да.
– Что ж, буду ждать и надеяться, что когда-нибудь
– Я вам все рассказала. Вы, должно быть, хотите допросить и этих двух — Бориса с Петей?
– Мечтаю.
– Я сегодня собираюсь в Москву. Хотите, передам Пете?
– Сделайте одолжение. Вы продолжаете считать моё увлечение идиотством?
– Нет. Но все равно, Иван Арсеньевич, вам ничего не удастся.
Даже имя вдруг вспомнила! Дверь захлопнулась. Я перевёл дух, я отдыхал под оживлённый говор своих идеальных помощников: они не мешали, не лезли, не сбивали с толку, а наблюдали. Очевидно, на этой сцене, полный тайны-тьмы, перед ними — да и передо мной! — разыгрывался единственный в своём роде спектакль, где было все: и жизнь, и смерть, и слезы, и любовь.
– Ну, Ваня… вы позволите мне так вас называть? Я человек простой и старик… — Я кивнул. — Ну, Ваня, ты настоящий писатель. Сумел женщину расшевелить. Теперь она у нас забегает.
– Никак не могу понять, — задумчиво отозвался я, — никак не могу вспомнить… когда именно Анюта заинтересовалась нашим разговором. Просто почувствовал вдруг в ней перемену. Но что её затронуло? Какой мой вопрос?
– Может, насчёт мужа?
– Нет, раньше. Гораздо раньше.
– Сестру вспомнила — смягчилась.
– Нет, не то. Какой-то совершенно определённый интерес. Но к чему?
– Все понятно, — вмешался Игорёк. — Испугалась. Вы заметили, какая она здоровая? А сестра, сама призналась, крошка. У неё-то сколько угодно было времени и прикончить, и следы замести.
– Не буровь! — отмахнулся Василий Васильевич.
– Что «не буровь»? Она ж ей завидует! Вы не заметили? Может, они Бориса этого не поделили. А он догадался — видишь, говорит, изменился — и донёс старику. Тот с ума сошёл, а Борис не захотел с убийцей жить.
– Что-то мне Борис этот самый не симпатичен, — заявил Василий Васильевич. — Но в Москву она за мальчишкой собралась, понял? Как-то ты её Петей поддел, а?
– Когда исчезла Маруся, тот ехал в международном вагоне. Он был на даче почти за сутки — вот в чем дело! И никаких его| отпечатков — и на окне их нет. Сама собой напрашивается связь. Но — Вертер весь обвешан ярлыками: алиби! не виновен!.. Хоть бы он завтра появился.
– А почему художник его Вертером называет?
– Двести лет назад один немецкий гений написал «Страдания юного Вертера» — о юноше, который покончил с собой из-за любви.
– Дурак! — отозвался на это Игорёк, а бухгалтер заметил назидательно:
– Стало быть, в этом прозвище, по отношению к нашему Пете, заключена ирония.
Однако назавтра, в четверг, юноша не появился. Анюта дала мне новый Петин телефон и сообщила, что он наотрез отказался участвовать в этом деле. Я посовещался со своими помощниками, и уже после обеда Василий Васильевич сумел поймать нашу медсестру на удочку женского сострадания:
– Вот, Вер, писатель тут у нас одинокий, всеми брошенный. Как бы ему с Москвой связаться?