Том 1. Стихотворения

Гумилев Николай Степанович

1912

«Какое счастье в Ваш альбом…»

Какое счастье в Ваш альбом Вписать случайные стихи. Но ах! Узнать о ком, о чем, — Мешают мне мои грехи.

<1913>

«На вечере Верхарена…»

На вечере Верхарена Со мной произошла перемена, И, забыв мой ужас детский (перед Вами), Я решил учиться по-немецки.

1913

Акростих восьмерка

Федор Федорович, я Вам Фейных сказок не создам: Фею

ресторанный гам Испугает — слово дам. Да и лучше рюмок звон, Лучше Браун, что внесен, Есть он, все иное вон, Разве не декан мой он?!

1914

«Мне на ваших картинах ярких…»

Ольге Людвиговне Кардовском

Мне на ваших картинах ярких Так таинственно слышна Царскосельских старинных парков Убаюкивающая тишина. Разве можно желать чужого, Разве можно жить не своим… Но и краски ведь то же слово, И узоры линий — ритм.

1914

Надпись на переводе «Эмалей и Камей»

М. Лозинскому

Как путник, препоясав чресла, Идет к неведомой стране, Так ты, усевшись глубже в кресло, Поправишь на носу пенсне. И, не пленяясь блеском ложным, Хоть благосклонный, как всегда, Движеньем верно-осторожным Вдруг всунешь в книгу нож… тогда Стихи великого Тео Тебя достойны одного.

1914

Мадригал полковой даме

И как в раю магометанском Сонм гурий в розах и шелку, Так вы лейб-гвардии в уланском Ее Величества полку.

1914

Надпись на «Колчане»

М.Л. Лозинскому

От «Романтических цветов» И до «Колчана» я все тот же, Как Рим от хижин и шатров До белых портиков и лоджий. Но верь, изобличитель мой В измене вечному, что грянет Заветный час, и Рим иной, Рим звонов и лучей настанет.

1915

«Ты, жаворонок в горней высоте…»

Марии Лёвберг

Ты, жаворонок в горней высоте, Служи отныне, стих мой легкокрылый, Ее неяркой, но издавна милой Такой средневековой красоте. Ее глазам — сверкающим зарницам, И рту, где воля превзошла мечту, Ее большим глазам, двум странным птицам, И словно нарисованному рту. Я больше ничего о ней не знаю, Ни писем не писал, ни слал цветов, Я с ней не проходил навстречу маю Средь бешеных от радости лугов. И этот самый первый наш подарок, О жаворонок, стих мой, может быть, Покажется неловким и случайным Ей, ведающей таинства стихов.

<1916>

Надпись на книге «Колчан»

У нас пока единый храм, Мы братья в православной вере, Хоть я лишь подошел к дверям, Вы ж, уходя, стучитесь в двери.

1916

Командиру 5-го Александрийского полка

В вечерний час на небосклоне Порой промчится метеор. Мелькнув на миг на темном фоне, Он зачаровывает взор. Таким же точно метеором, Прекрасным огненным лучом, Пред

нашим изумленным взором И вы явились пред полком. И, озаряя всех приветно, Бросая всюду ровный свет, Вы оставляете заметный И — верьте — незабвенный след.

1916

«Что я прочел? Вам скучно, Лери…»

Что я прочел? Вам скучно, Лери, И под столом лежит Сократ, Томитесь Вы по древней вере? — Какой отличный маскарад! Вот я в моей каморке тесной Над Вашим радуюсь письмом. Как шапка Фауста прелестна Над милым девичьим лицом! Я был у Вас, совсем влюбленный, Ушел, сжимаясь от тоски. Ужасней шашки занесенной Жест отстраняющей руки. Но сохранил воспоминанье О дивных и тревожных днях, Мое пугливое мечтанье О Ваших сладостных глазах. Ужель опять я их увижу, Замру от боли и любви И к ним, сияющим, приближу Татарские глаза мои?! И вновь начнутся наши встречи, Блужданья ночью наугад, И наши озорные речи, И Острова, и Летний Сад?! Но ах, могу ль я быть не хмурым, Могу ль сомненья подавить? Ведь меланхолия амуром Хорошим вряд ли может быть. И, верно, день застал, серея, Сократа снова на столе, Зато «Эмали и камеи» С «Колчаном» в самой пыльной мгле. Так Вы, похожая на кошку, Ночному молвили: «Прощай!» И мчит Вас в Психоневроложку, Гудя и прыгая, трамвай.

1916

«Вы дали мне альбом открытый…»

Вы дали мне альбом открытый, В нем пели струны длинных строк, Его унес я, и сердитый В пути защелкнулся замок. Печальный символ! Я томился, Я перед ним читал стихи, Молил, но он не отворился, Он был безжалостней стихий. И мне приходится привыкнуть К сознанью, полному тоски, Что должен я в него проникнуть, Как в сердце ваше, — воровски.

<1917>

«За службу верную мою…»

За службу верную мою Пред родиной и комиссаром Судьба грозит мне, не таю, Совсем неслыханным ударом. Должна комиссия решить, Что ждет меня — восторг иль горе: В какой мне подобает быть Из трех фатальных категорий. Коль в первой — значит, суждено: Я кров приветный сей покину И перееду в Сатр Соитоз Или в мятежную Куртину. А во второй — я к вам приду — Пустите в ход свое влиянье: Я в авиации найду Меня достойное призванье. Мне будет сладко в вышине, Там воздух чище и морозней, Оттуда не увидеть мне Контрреволюционных козней. Но если б рок меня хранил И оказался бы я в третьей, То я останусь, где я был, А вы стихи порвите эти.

1917

«Вдали от бранного огня…»

Вдали от бранного огня Вы видите, как я тоскую. Мне надобно судьбу иную — Пустите в Персию меня! Наш комиссариат закрылся, Я таю, сохну день от дня, Взгляните, как я истомился, Пустите в Персию меня! На все мои вопросы: «Хуя!» Вы отвечаете, дразня! Но я Вас, право, поцелую, Коль пустят в Персию меня.