Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Чёрный Саша

* * *

«Ну что, Катиш, устроилась?» — «Устроилась, голубушка… С полгода я промаялась,— Фам-де-менажек опытных Хоть требуют везде, Да я с интеллигентностью Для этой специальности Не очень-то годилася… Послужишь — и ау!» «Не понимаю, душечка,— Сказала хмуро первая.— Принцессы на горошине Не в моде ведь теперь. Заставят обстоятельства Не то что мыть тарелочки, Пойдешь с интеллигентностью Гиен в зверинце стричь…» «Да я ведь и не фыркала,— Смеясь подруга молвила,— А просто по обличию Была не ко двору… При мне не поругаются, Подашь пальто, — стесняются, А гости наши, русские, Меня все в ручку чмокали Заместо

чаевых… Спасибо, надоумила Знакомая корсетница: Сказала слово мудрое: „Переверни лицо!“ Была недаром, милая, Когда-то я артисткою. Вот я и приспособила Актерский свой талант. Заделалась казачкою, Простой, рабочей бабою,— Пусть тыкают, пусть выкают, Мне трижды наплевать! Французы или русские,— У всех стираю, стряпаю, Сумела на два лагеря Простецкий тон держать… Беру проценты с булочной, Мясник, сверх положения, Вчера мне чашку синюю Поднес, подлец, в презент… Хозяйка — шляпку с перышком, Хозяин — Мед Изюмович, Сует тайком духи… Устала только вдребезги,— И думаю для отдыха Махнуть на ферму русскую Стряпухою на юг… А ты, дружок, как вертишься?» —

* * *

«А я с голландкой старою,— Столетней маримондою,— По всем курортам чертовым Ношусь, как метеор… Она, голландка, добрая,— У ней на попечении, На полном иждивении Четырнадцать породистых Раскормленных котов. А я при них на должности: И днем и ночью, душечка, Бессонной экономкою При них я состою. Вся до костей кошатиной Пропахла я насквозь…»

* * *

Подруга только плюнула,— Да так неосмотрительно, Что журналисту русскому Попала на башмак… Но, впрочем, не заметила,— А он, привстав растерянно, Приподнял шляпу мятую И ляпнул: «Виноват!»

XV

Под Новый год в час утренний Вонзился в дверь стремительно Веселый почтальон. Порылся в сумке кожаной И Львову полусонному Поднес с парижской грацией Письмо «рекомандэ»…

* * *

Перед окном сереющим Львов сел на кресло дряблое, Халат свой подобрал И с полным безразличием,— С иллюзиями детскими Давно уже покончено! — Вскрыл мундштуком конверт. И вдруг оттуда — милые! — Крутясь, как птичка Божия, Слетел на коврик стоптанный Жемчужно-белый чек… Львов поднял, охнул — батюшки! Берлинское издательство, Давно уж захиревшее, Как ландыш без дождя,— Должно быть, в знак раскаянья В счет долга застарелого Прислало чек, подумайте,— На тысячу франчков… С душевным изумлением, Как пепел, с сердца хмурого Стряхнувши скептицизм, Подумал Львов оттаявший: «О Дон-Кихот пленительный, Издатель дорогой! Пред новогодним праздником Анахронизмом благостным Тургеневскую девушку В себе ты возродил… Не слыхано! Не видано!» Подай сюда историю Хоть под гарниром святочным, Читатель, разумеется, Подумает: брехня… Но чек — не привидение,— И вера в человечество Проснулась в Львове вновь, И над камином вспыхнуло В бенгальском озарении Волшебное видение: Коричневое, новое, Чудесное пальто…

* * *

Но в виде дополнения Львов из конверта выудил Такое письмецо: «Сердечноуважаемый! Проездом из Швейцарии Через Париж в Голландию Жена, как с ней списался я, На днях вас посетит… Она в Париже, думаю, Два дня лишь проболтается,— Для родственников надобно Подарки ей купить,— У вас ведь цены снизились… Так вот, мой драгоценнейший, Прошу ей передать…» Какое продолжение — Всем ясно и без слов… Львов, чек свернувши в трубочку, Промолвил

тихо: «Тэк-с».

* * *

Видали вы когда-нибудь, Любезные читатели, Как рыболов под ивою Сидит с постылой удочкой И час, и два, и три? Вдруг поплавок коралловый Качнется, вздрогнет, скроется, Удилище натянется, Струной дрожит бечевочка, Душа звенит, поет… Видали вы, друзья мои, Как он добычу к берегу Рукой подтянет трепетной И сильным взмахом вытянет Из лона светло-синего Заместо карпа жирного Размокнувший… башмак!

XVI

Куда от скуки спрячешься? Одни идут с отчаянья На диспут с словопрением: «Взгляд русских младодевочек На будущих отцов», Другие в виде отдыха Предпочитают цирк.

* * *

Антракт. Гурьбою публика Плывет в конюшни теплые,— По сторонам вздымаются Породистые головы Безмолвных лошадей… Губами деликатными Берут с ладоней ласковых Искристый сахарок, Косят глазами умными, Потряхивают челками, Стучат о доски ножками И просят: «Дай еще…» А сбоку, рядом с клетками, Три журналиста русские У стойлища слоновьего Приткнулись в тесноте. Слон, меланхолик дымчатый, Качал кишкою-хоботом И с полным равнодушием, Как в сумку акушерскую, В пасть булочки совал. Индус в тюрбане огненном, Скрестивши руки тонкие, Стоял у головы.

* * *

Индусскою осанкою Невольно залюбуешься,— Попов вздохнул сочувственно И вдумчиво изрек: «Вот, братцы, раса чистая! Хоть в глупый смокинг выряди Подобный экземпляр,— Узнаешь и без паспорта По тонким пальцам вогнутым, По перехвату талии, По бронзовому профилю, По горделивой выправке И по разрезу глаз…» Но Львов с улыбкой хитрою По-русски вдруг спросил: «Как звать тебя, почтеннейший?» «Игнатий Шаповаленко,— Ответил экземпляр.— Я в первом отделении Ковбоя представлял, Чичас для живописности, Для привлеченья публики В индейцах состою, А в третьем отделении, В своем природном звании, В малиновой черкесочке С медведем я борюсь…»

* * *

«Довольны вашей службою?» — Спросил его Козлов. Заскреб в затылке стриженом: «Пока служу, — не жалуюсь, Хватает на харчи… Да дело, вишь ты, шаткое,— Не в моде нынче цирк. На праздниках, как видите, Сползается народишко, А дальше… понимаете, По всем рядам-скамеечкам Завелся ветерок… Ну что ж… Судьба походная,— Вертись, катись, выискивай. Давно в артель колбасную Меня седьмым в компанию Зовет земляк в Тулон — Ведь колбаса из моды-то Еще не вышла, чай? Вот только жалко до смерти Мне расставаться с Гришкою,— Привык я к лопоухому, Как к собственной душе…»

* * *

Слон Гришка вскинул голову, Мотнул ушами-тряпками, Насос свой серый вытянул И в брови Шаповаленко Сочувственно дохнул.

XVII

В разгаре бал земляческий… Внизу под джаз гундосящий Танцуют пары вялые, Стирая добросовестно — Уже лет десять с хвостиком — Подметки о паркет. Внизу народ слоняется, Как вобла беспризорная, От лотереи к столикам, От столиков — на лестницу И молча циркулирует То вниз, то снова вверх. А на эстраде, — слышите? — Рояль разлился жемчугом, И женский голос ласковый Зашелестел над стульями, Как ветер зоревой. Плывет романс усадебный, Звенит во всех углах… Задумались-заслушались Все старые-усталые, В простенке замер с чашкою Француз-официант.