Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Чёрный Саша

III

К почтенной русской пифии Варваре Теософенко, Как ситцем на прилавочке, Торгующей судьбой,— Ввалились ранним утречком Три пациента странные: Какой они профессии, Какого рода-звания — Сам бес не разберет… Как тыква перезрелая, К ним подкатила радостно Орловской корпуленции Сырая госпожа. «Прошу. Озябли, голуби? Кто первый — в ту каморочку, А вы вот здесь покудова Приткнитесь на диванчике,— Газетки на столе…» Но Львов сказал решительно: «Мы все втроем, сударыня,— А за сеанс мы вскладчину По таксе вам внесем». «Втроем? Да как же, батюшка, Судьба у всех, чай, разная? Как сразу трем гадать?» Но даму успокоили: «Мы, милая, писатели, Мы сами предсказатели, Поди, не хуже вас… А вы уж нам по совести Свою судьбу счастливую Раскройте поскорей… Ведь вы как доктор, матушка, Ведь к вам все ущемленные Приходят за рецептами, А сам-то доктор, думаем, Ведь должен быть здоров?..»

* * *

Насупилась

красавица, С досадой прочь отбросила Колоду карт набухшую И тихо говорит: «Глумитесь, что ли, соколы? Да нет, глаза-то добрые, Участливые, русские У всех у трех глаза… Не с радости гадаю я, А, сами понимаете, И заяц станет знахарем, Коль нечего жевать… Не жалуюсь, голубчики, Клевала я по зернышку И утешала каждого Широкою рукой. Кабы судьба треклятая Хоть хвостик бы оставила От всей моей от щедрости,— Ни одного несчастного Средь нас бы не нашлось… Эх, сколько горя горького, Бескрайнего, бездонного В каморку эту тесную Текло, лилось рекой! Ведь я же тоже, милые, Не истукан бесчувственный, Не янычар с кинжалищем, А русский человек. Да вот теперь и тюкнуло: Клиенты все посхлынули… Поди, не верят более Ни картам, ни судьбе. Да и с деньгами, яхонты, Все нынче подтянулися: Уж лучше съесть две порции Монмартрского борща, Чем зря с судьбой заигрывать,— Доить ежа в мешке… Вот и сижу счастливая,— Вяжу жилеты теплые, Да по домам окраинным Знакомым разношу… Кому-нибудь понадоблюсь,— Свяжу в кредит, родимые, Хоть тридцать лет носи!..»

* * *

Приятели почтительно Гадалке поклонилися, Сверх таксы расплатилися, Вздохнули и ушли.

IV

Час от Парижа — много ли? Но тишь в полях безмерная, Вокруг усадьбы крохотной Крутым кольцом стена. Каштаны оголенные Мотаются-качаются, Луна, бельмо печальное, Над кровлей ворожит… А из окна вдоль дворика Желтеет свет полоскою. Тепло в столовой низенькой, Храпят-стучат часы. Приятели-анкетчики Пьют чай с вареньем яблочным У круглого стола И слушают задумчиво, Как голосит комариком Пузатый самовар. Их добрая знакомая, Дородная хозяюшка Агафья Тимофеевна, Шестое выдув блюдечко, Ладонью губки вытерла И начала доклад: «Что вам сказать, затейщики? Живу-дышу, не жалуюсь, Мои испанки-курочки, Могу сказать, не хвастаясь, Известны всем вокруг. Пером, как уголь, черные, Дородны, как боярыни, Штаны на ножках — с муфтою,— Не куры, а орлы… И яйца, что гусиные,— Чуть наберу лукошечко, Не донесешь до станции: С руками оторвут. Но, как раба последняя, Весь день-деньской я в хлопотах. С зарей помет выскребывай, Курятник подметай, Да тачку при из лавочки С пшеном иль кукурузою,— Едят мои испаночки, Как батальон солдат… Все, почитай, что выручу, Они же сами слопают, А я с моей племянницей Остаточки жую. Ни именин, ни праздников, Среда ли, воскресение, Одним лишь руки заняты, Одним башка затуркана: Корми, лечи и чисть. А летом… сверх пропорции Другие удовольствия,— То вдруг подроют сеточку, Здоровые ведь, бестии! — И шасть к соседу в сад… Летишь, скликаешь, мечешься, За все, что смято-склевано Свои яички кровные Неси соседу в дань… А ястреба? А коршуны? А крысы с ближней мельницы? Повадились, проклятые, Прорыли ход под сеткою И задушили, аспиды, Четырнадцать цыплят…»

* * *

Агафья Тимофеевна Седьмое блюдце налила, Подула и отставила, И кротко говорит: «В усадьбе этой, милые, Конечно, есть счастливые, Да только уж не я…» «А кто?» — привстав над креслицем, Спросил Козлов стремительно. «Да куры, куры, батюшка! Живут в тепле и сытости, Без горя и забот… Не я ль при них поденщица? Не я ль при них уборщица? А им, вальяжным барыням, Всего лишь и хлопот — Знай с петухом амурничай Да яйца от безделия По всем углам неси…»

* * *

Три друга рассмеялися, И в старом самоварчике Три рожи добродушные Широко расплылись.

V

Козлов сидел с коллегами У милой Веры Павловны — У тетушки своей, И слушал, как расписывал Приехавший из Африки Российский эскулап Житье свое гвинейское, Похожее на взмыленный, Бенгальско-экзотический Благополучный фильм. «Да-с… Земство наше черное, Дремучее, просторное, Не то что здешний быт. Я тачку эмигрантскую В Европе бросил к лешему,— В просторах вольной Африки Врач — первый человек… Как шаха, на носилочках Внесут в село гвинейское, Навстречу население Гремит в жестянки ржавые, Трясет задами в ракушках, Приветствует врача… Вождь лучшую мне хижину Отводит средь селения, Подносит в дар мне идола С огромнейшим пупком, „Бой“ тащит фрукты, курочку И столик раскладной… Поешь, покуришь вволюшку — Страж в очередь покорную Для оспопрививания Сгоняет весь народ. Мой

фельдшер — вакса черная, Как колдуну заправскому, Подносит мне почтительно Всю огненную снасть… Объедешь всю епархию, В поселок свой воротишься,— Ложись в гамак под пальмою И виски дуй со льдом. То в шахматы с учителем Под баобабом срежешься, То в теннис перекинешься От скуки сам с собой… Иль на охоту с неграми В ночную пору тронешься,— Осветят глушь прожектором,— Пали в любые встречные Горящие глаза. Домой придешь с трофеями: Пантера, рысь ушастая… И камушком завалишься Под полог на кровать. А утром после душика Закажешь завтрак повару, Для аппетита сделаешь Турне велосипедное,— Удав-подлец с тропиночки Прочь в заросли ползет, В ветвях мартышки щелкают, Да бабочки гигантские Трепещут над рулем… Вернешься свежий, встрепанный, Пойдешь в амбулаторию: Волчанка, грыжа, зобики, Слоновая болезнь…»

* * *

«Не служба, а варение, Так, стало быть, вы счастливы?» — Спросила Вера Павловна, Козлову подмигнув. Врач ухнул рюмку в чашечку И стрелку перевел: «Как вам сказать, сударыня… В подводном царстве сказочном Был счастлив ли Садко? Без русского без берега Какое, к черту, счастие! Все дальше он, все мглистее,— О чем тут говорить… Как сыч в лесу таинственном Один я там торчу,— За два-три года в Африке Лишь раз от попугая я Добился русских слов…» Врач посмотрел на чашечку И, морщась, выдул ром.

VI

От массажистки Галкиной Пришло к друзьям послание: На именины в пятницу Зовет к себе в отель… Под небо в лифте въехали И в номер постучалися, «Войдите!» — хрипло пискнула За дверью именинница. Встряхнулись и вошли… Но что за наваждение! На столике бутылочки Совсем не именинные,— Аптечный арсенал. А на кровати Галкина,— Спиною кверху, бедная,— Под пледом жмется-корчится, Как рыба на песке… «Ах, Господи! Ах, Боже мой! Всем пневматички тиснула, Лишь вас забыла, светики, Вчера предупредить…» «Что с вами, драгоценная?» — Спросил Попов с участием, А сам дышать старается В перчатку через нос. «Обычная история… Как мяч футбольный — бешеный, Гоняю я по городу С трамвая на трамвай. Клиенты все капризные, Чуть опоздаешь — куксятся, Летишь по расписанию, В манто с собачьим котиком На липовом пуху… Говядину клиентскую Взбиваешь, давишь, тискаешь,— Мясник, не то что девушка, Вспотел бы десять раз. Ну, вот я и упарилась, Да у трамвая, потную, Продуло до печеночки, До самого нутра… Вот я теперь и праздную». Не солоно хлебавшие, Приятели откланялись, Но Галкина хрипит: «Куда, куда ж, голубчики? Постойте-ка минуточку! Моя соседка Аннушка Поставила мне баночки И позабыла снять,— По телефону вызвали На экстренную практику Ее вместо меня. Снимите банки, милые, Нет сил моих терпеть!»

* * *

Что делать? Не откажешься… Козлов шагнул решительно, Приподнимая плед: Вдоль всей спины гирляндою Под банками глазастыми Надулись фиги сизые, Опарою торчат… Чуть дернул, — так и взвизгнула, Брыкнув ногою, Галкина: «С ума сошли вы?! Черт! Вы с мясом банки вырвете, Противный человек…» Попов к дверям попятился И дезертиром выкатил Скорее в коридор. Львов отстранил приятеля, Внимательно-старательно, Чуть вбок склоняя баночки,— Края так и зачмокали,— Все до одной их снял. И вазелином вымазал Всю спину именинницы — Багровую, лиловую, Как зебра, полосатую, Горячую, как печь…

* * *

Друзья спускались с лестницы. «Еще одна счастливая…» — Шепнул в кашне мохнатое Нахохлившийся Львов.

VII

В воскресный день сиреневый По уговору общему Вонзились три приятеля В шоферский кабачок… Француз — хозяин розовый Над стойкою свинцовою Пашою восседал. Веселою палитрою Бурда аперитивная Пестрела со стены. И в уголке за столиком За низенькою ширмою В пальтишках буро-фирменных Гудела по-шмелиному Шоферская компания — Лихие землячки. Взлетали руки крепкие И светлым пивом чокались, Переливались хриплые, Обветренные улицей, Бензином прокопченные, Бронхитами подбитые, Глухие голоса: «Дай, Васька, лапу… Умница! Тебе, шуту усатому, Бандиту конопатому, Сегодня повезло! За Ваську! Ишь, как жмурится… Счастливец… Эк, ведь клюнуло! И пенсии не надобно,— Как у Христа за пазухой Теперь ты будешь жить».

* * *

Ушли гурьбой, понурые. Один за дальним столиком Склонился над тарелкою Виновник торжества. Друзья к нему пробралися, Подсели, познакомились, За ручку потряслись. «Вот, — говорят, — голубушка, Себя по доброй воле мы Загнали в лабиринт: По линии некрасовской Мы ищем в эмиграции Счастливых земляков,— А тут судьба попутная Вдруг нанесла на вас… Случайно мы подслушали По вашему по адресу Волшебные слова… Так в чем же ваше счастие, Василий… как по батюшке, Извольте подсказать?»