Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Чёрный Саша

* * *

«Идея гениальная! — Сказал Козлов, опасливо Свой табурет расшатанный Отодвигая вбок.— А сколько ж средств вам надобно, Чтоб ваше изобретенье Пустить скорее в ход?» Изобретатель встрепанный Взглянул глазами горлинки На мутное окно: «С рекламой и конторою Три миллиона с четвертью. Уж все пути намечены,— Ведь пустяки же, в сущности,— Да кризис помешал…» И, гордо носик вскинувши, Он вышел в коридор.

* * *

К Попову наклонившися, Львов проронил медлительно: «Ваш кандидат в счастливые, Пожалуй, не того-с… Его бы в санаторию На девять-десять месяцев, А после подучить. Тогда б, пожалуй, выдумал Сей Эдисон стремительный Какой-нибудь практический Полезный

аппарат,— Машинку для доения Мышей иль комаров».

XI

Во сне какая ж логика: В ночной рубашке вздувшейся Стоит Козлов и ежится На крыше за трубой И слушает звенящие Ночные голоса…

* * *

«Я, никому не ведомый Иван Петрович Кругликов В глуши Прованса Верхнего На шахтах алюминевых Пять лет тружусь как вол… Пиши меня в счастливые: Весь день гружу в вагончики Руду я темно-рыжую. Как черт, я весь коричневый От пят до головы… А вечерами хмурыми Я борщ в бараке стряпаю И на леса угрюмые, Закатом окаймленные, Смотрю в окно, как сыч. Пиши-пиши, записывай, Газетная душа…»

* * *

«Алло! А я под Ниццею Ночным слоняюсь сторожем… Днем сплю в своей каморочке, Как каменный, — без снов. Ночами охраняю я Пустые виллы мертвые… Присяду под террасою,— Мимозы вьются, треплются, Грохочут волны дальние… Ботинками пудовыми От холода стучу. Ох, думы, думы темные, Как море, неуемные, С заката до зари… Пиши-пиши, записывай, Чернильный человек!»

* * *

«А я в Гренобле мыкаюсь,— Я на цементной фабрике Заборчики цементные Прессую третий год… Я в прошлом был учителем Орловской прогимназии,— Кто я теперь, не ведаю,— Не стоит ворошить… Душа моя цементная Оцепенела, съежилась, Посплю, поем, — на фабрику И больше ничего».

* * *

«Эй, господин над крышею! — Чуть слышный Альт надтреснутый По ветру долетел.— У берегов Австралии Уж третьи сутки треплется Наш старый пароход… Компания голландская, Матросы африканские, А я, псаломщик пензенский, Здесь поваром служу… Ох, надоело, миленький! Хоть сыт, хоть койка мягкая,— Но стражду, как Иона, я Во чреве у кита… Нет ли в Париже, батюшка, Какой-нибудь работишки? Я в русской типографии Готов хоть пол мести, Лишь бы из брюха тесного, Железно-иноземного, К своим опять попасть…»

* * *

Со всех сторон доносятся Звенящие, скрипящие, Ночные голоса… Козлов, как лось затравленный, Метнулся вбок, попятился… Взлез на трубу стремительно, Вниз головой просунулся, Скользнул в нутро мохнатое И вот, как полагается В подобных сонных случаях, Проснулся весь в испарине, В своей знакомой комнате На пятом этаже.

XII

За утренним за завтраком, Нежданно и негаданно, Жена Попова кроткого С усмешкой снисходительной Взяла на абордаж: «А почему, мой миленький, В своей анкете липовой Меня ты обошел? Как следопыты рьяные, Втроем вы столько времени Жар-Птицу в поле ищете,— А птица эта райская С тобой, быть может, рядышком Сидит и кофе пьет… Быть может, я счастливая?.. Что выпучил глаза?»

* * *

Попов на счете газовом Царапал иероглифы,— Пометочки-заметочки Для завтрашней статьи… С рассеянной улыбкою Он положил в варение Окурок свой обсосанный И с тихим удивлением Сказал своей попутчице: «Ну что ж, мой друг, вали…»

* * *

«Встаешь ты, Гений Павлович, В двенадцать с половиною,— Все убрано, все прибрано, Конечно, не тобой. А ты, как крот взволнованный, Свои холмы бумажные Взрываешь на столе… Не просто бросишь рукопись, Сметешь газетой галстуки, Словарь косою птицею Взлетает на камин,— Ворчишь, вздыхаешь, охаешь, Пока я, терпеливая, Не разыщу, как водится, Твою заметку срочную В подкладках пиджака… Пьем

кофе. Я ведь женщина — Порой полюбопытствую: „Что нового в редакции?“ „Да, да, — бурчишь ты вежливо,— Конечно, ты права“. Уйдешь — кашне на вешалке, А зонтик мой — увы! Когда придешь, — не ведаю, Куда звонить, — не знаю я… А суп кипит, волнуется,— Порой сама вскипишь… И вот, тут начинается: Ты там в пространстве носишься, А я громоотвод. Приходит некто в шарфике,— В два с четвертью назначено Свидание ему… Краснеешь, отдуваешься: „У мужа рвут зуб мудрости, Вернется только к полночи“,— Но гость-то не дурак… Статью по нумизматике Прочтет мне с декламацией, Потом про тетку в Персии Рассказывать начнет… А я с улыбкой светскою Газеты прибалтийские,— За целый год не вскрытые! — Укладываю в стопочки С проклятием в углу. А мичман с мемуарами? А дама с „юморесками“? А старичок с сонетами? Всем, милый друг, назначено… Во вторник рвут зуб мудрости,— А в среду что же рвать? В прослойку надрывается Бессонный телефон: — Ах, передайте, милая… — Ах, запишите, золото… А то попарно сцепятся И лают вперебой…»

* * *

Передовицу целую Еще наговорила бы Решительная женщина,— Но на супруга кроткого Взглянула проницательно И заперла фонтан: Глазами голубиными, За триста миль уплывшими, Попов смотрел на зеркало И грыз свой карандаш… С таким и не поссоришься. Ну что ж… Уже давно она, Без всякой, впрочем, горечи, «Досадной опечаткою» Супруга назвала.

XIII

Для полноты коллекции, На имя трех приятелей Пришло в конверте сереньком Из Рима письмецо… Чернила водянистые, Расплывчатые, сизые, Корявый почерк старческий Сползал зигзагом вкось,— Зато по содержанию Настой полыни беженской Стоградусною горечью Дымился над письмом…

* * *

«Привет вам, люди добрые, Из города счастливого, Из Рима горделивого — Со всех семи холмов! Лишь в эту зиму темную Беда-нужда всесветная Волною отраженною Пришла-плеснулась-грохнула В парижское окно… Нам это не в диковинку: Мы в Риме, горсть осевшая, Ломоть от всех отрезанный, Хронические пасынки Средь эмигрантской братии,— Давно привыкли к кризису, Как к старому бельму. Средь райской декорации, Средь величавых форумов, Среди фонтанов плещущих, Средь пиний мирно-дремлющих, Под солнцем золотым,— Как домовые тихие, Мы жмемся, незаметные, В углах-подвалах пасмурных, В продрогших чердаках. На плошадях сияющих — Теплее, чем у нас… Порою сам не ведаешь, Как год за годом держишься? Бюджет — фантасмагория, Работы — ни на грош. Ни в гиды, ни в извозчики, Ни в маляры, ни в плотники,— Лишь воробьев на форуме Бесплатно разрешается Под аркою считать… Считаешь и завидуешь: Счастливцы, воробьи! А ведь недавно, милые, Чуть-чуть в тарелку капало,— Для аргентинок пламенных Я, харьковский нотариус, Платки великолепные Билибинскими павами Цветисто расшивал… Швейцары при гостиницах,— Министры по обличию,— Процент взимали божеский, Впускали в вестибюль… Увы, все нынче схлынуло,— Туристов нет и звания… В библиотеке Гоголя Сидишь часами долгими И смотришь в потолок… Газетою прикроешься, Уснешь, как новорожденный, Теплынь и тишина. Во сне ведь я не пасынок: С друзьями стародавними, Давно глаза закрывшими, Беседуешь во сне, По старому по Харькову С клиентами знакомыми Пройдешься при луне… Не осудите, милые, Больного старика…»

* * *

Постскриптум: «Драгоценные! Не нужен ли кому-нибудь В Париже из писателей Комплект — тисненный золотом, — Романов Боборыкина? Я дешево продам».

XIV

В углу метро трясучего Две дамы примостилися,— Под гул, волною льющийся, Шла густо-эмигрантская Беседа на ходу… Козлов сел рядом, съежился, Газетою французскою Себя задекорировал, Чтоб откровенность русскую Своим тамбовским профилем Случайно не вспугнуть…