Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922-1927
Шрифт:
[15]
[Предшествующая проблематика переносится в религиозный (точнее, христологический) план, в котором человеческая личность «фундируется» (укореняется, обосновывается). В сущности, истолкование новозаветной веры в Христа возможно только через ап. Павла, ибо только Павел говорит о «вере в Христа» в подлинном смысле. Не в смысле просто знания или «сознания», а в смысле, говорит Шелер, «некоторого онтического процесса». Ясно, что быть «в» Христе, «в» Нем как распятом, погребенном и воскресшем, не означает ни простого «сочувствия», ни простого сострадания; не означает это и просто веру в то, что это случилось в мире или случилось «для меня». Своею личностью мы устанавливаемся «ради» Христа и в то же время — «в» нем, — вот что Павел называет «верой в Христа»:]
«"Религиозная вера" — это постоянно и повсеместно "вера в того, кто" и никогда одна только "вера в то, что", — две вещи в корне различные. И если уж мне говорить о том, что такое эта "вера в того, кто", обращенная к харизматической личности, — в отличие от любой другой веры о том или ином предмете (веры в то, что…), то я не нахожу никакого другого определения, кроме как раз того, что мы называем практическим самоотождествлением с личностью в духе, когда мы устанавливаем себя всецело для нее и в ней. Первейшим следствием
[Развитие предшествующей мысли. Все «imitatio Christi» последующих эпох, утверждает Шелер, — только «произвольное и косвенное повторение» в действии «исходной модели поведения-отношения, установленной Павлом», именно «устанавливания себя перед лицом другого». Такого рода «подражание Христу», подчеркивает Шелер, ни в коем случае не следует понимать в качестве «подражания» в буквальном смысле: подражание, в собственном смысле, — это процесс, идущий «извне вовнутрь», а значит, он начинается с внешних усвоений и уподоблений, со «сценарного действия». Между тем у Павла и в традициях «подражания Христу» речь идет о другом: о сообразном, сопутствующем осуществлении-восполнении духовных актов самой этой личности, о воплощении образа мыслей, воплощенного в ней. — Дальше следует абзац, выписанный целиком:]
«Что такая "вера в того, кто" должна переживаться как дар, как милость, как наделение в долг — а не как непосредственная заслуга личности, — это — если ты однажды понял свое существо — уже прямое аналитическое утверждение. Состояние возрастающей захваченности, обремененности, несоизмеримости перед лицом духовного существа Учителя здесь так сильны, что акт согласия, одобрения, который онтически заключен, конечно, в каждой "вере в того, кто", никоим образом не приводит к рефлексивному сознанию. Поэтому выбор по благодати — сомнительная теологически-метафизическая рационализация этого основного переживания живого источника веры» (102).
[Эта и следующая выписки воспроизводят фактически библиографические сноски. Однако содержание обеих сносок значительно — как в отношении Шелера, так и в отношении М.М.Б.: в обоих примечаниях речь идет о Франциске Ассизском. — Шелер, напомнив то место в послании к Галатам, интерпретацию которого он только что дал (см. выписку 16), — «И уже не я живу, а живет во мне Христос» (Гал., 2, 20), — переходит от этого, как он говорит, подлинного источника христианской догматики прямо к Франциску Ассизскому. Франциск, по Шелеру, представляет собою совершенно особенный случай, «знаменательную попытку», которая заключается в том, что «мистика любви как сострадания и жалости ко всему» (103), которую привнесло христианство, превратив «акосмически-личный» свой источник в новое единство или всеединство, — в лице Франциска приняло топографически обратное (точнее, встречное) направление: не взгляд, обращенный вниз (нисхождение), не движение вниз, а взгляд, обращенный вверх, — такова эта мистика. Франциск — это «попытка» включить в мистическую любовь, как сострадание и радость ко всему, также и весь космос, всю природу, синтезировав все это в одном жизненном процессе. — Здесь следует первая из двух сносок:]
«Много полезного об этом можно прочесть в книге Д. фон Гильдебранда "Дух св. Франциска и третий орден", Мюнен 1921; кроме того см. новую работу: Л. Циглер, "Сменяющиеся образы богов", том 1, глава о "пути преемственности"; характеристика Франциска Ассизского вышла особенно удачной» (103) [375] .
«2. Иох(ан) Иоргенсен, "Святой Франциск Ассизский"» (105) [376] .
375
6. Leopold Ziegler, Gestalüvandel der Gütter, 3. Auflage Bd. 1–2, Darmstadt: Otto Reichl, 1922. — О Леопольде Циглере см. статью С. С. Аверинцева в «Философской энциклопедии», т. 5, с. 466. К сожалению, Аверинцев не дает своего перевода названия упомянутой книги Циглера, хотя единственная цитата в этой статье — как раз из этой книги. Уместно отметить, что Дитрих ф. Гильдебранд — друг Шелера из геттингентского кружка феноменологов — последователей Э. Гуссерля (в кружок, помимо Э. Штайн, входили, между прочим, А. Койре и Р. Ингарден). После Мюнхенского скандала (нелепо и обвально «нало-жившегося» на личную и общественную карьерную жизнь и «лицо» Шелера: он потерял право преподавать в университете) Шелер некоторое время жил на квартире Д. ф. Гильдебранда в Геттингене. Характерна и публикация статьи о Шелере М. С. Фрингса во «Францисканских исследованиях». См.: FringsM.S. Мах Scheler. Оп the Ground of Christian Thought. — In: Franciscan Studies Vol. 27, Annual V, 1967. Нелишне упомянуть специальную работу Д. ф. Гильдебранда, трактующую отношение Шелера к католицизму. См.: Hildebrand D. v., Мах Schelers Stellung zur Katholischen Gedankenwelt. — In: Der Katholische Gedanke I (1928), S. 445–459. Отношение к Франциску в этом кругу в принципе сопоставимо с соответствующими явлениями в русской культуре перед первой мировой войной.
376
7. Johannes Jörgensen, Der heilige Franz von Assisi. Eine Lebensbeschreibung, aus dem Dänischen übersetzt von Henriette Gräfin Holschtein-Ledreborg (1911), 7. Auflage, München: Kösel, 1922.
[Эта выписка — тоже библиографическое примечание — становится понятной в контексте характерного духовно-исторического перехода, совершаемого Шелером между этой и предшествующей выпиской. Феноменологическое описание духовного опыта Франциска занимает довольно большое место (с. 102–110); еще больше места отведено тому, что мы сегодня назвали бы философией культуры и что в контексте дальнейшего творческого пути Шелера связано с его «философской антропологией». Анализ францисканской модели христианского опыта приводит Шелера
«Хороший материал по философии истории этих западноевропейских душевных образований содержится в работе Э. Лукки "Три ступени эротики" [377] и в недавно опубликованном кропотливом, великолепно выполненном и достойном благодарности труде Пауля Глукхорна "Проблема любви в 18 веке и в немецком романтизме", Галле 1922» (110).
[Вторая часть книги («В»), раздел 1: «Любовь и ненависть», подраздел «Негативное». — Обсуждаются «любовь» и «ненависть» как феноменологические реальности, а это значит, по Шелеру, как «социальные акты» — социальные в смысле конкретно актуальных для каждого поступающего сознания категорий «я сам» (das Selbst) и «другой» (der Andere). — Данная выписка целиком воспроизводит абзац, в котором Шелер поясняет и дополняет свой тезис: любовь и ненависть вообще не «становятся» тем, что они есть — ни в отношении их носителей, ни в отношении объектов этих чувств, ни в отношении возможного воздействия или результатов их проявления. Этот тезис, заявляет Шелер, радикально противоречит «господствующим привычкам мышления»:]
377
8. Emil Lucka, Die drei Stufen der Erotik, Berlin: Schuster und Loeffler, 1913.
«Сказанное заключает в себе, во-первых, что любовь и ненависть отнюдь не сводятся к полюсам взаимоотношения "я" — "другой"; то есть любовь и ненависть не есть существенно социальные способы поведения [378] , каковыми, например, являются функции со-чувствия. Можно, скажем, "любить и ненавидеть себя самого"; но невозможно себе самому со-чувствовать. Ибо, если и говорят о человеке, что он "жалеет себя самого" или что он "сам на себя сегодня не нарадуется" (высказывания, которые, без сомнения, имеют в виду совершенно определенные ситуации), то более точный анализ показывает тем не менее, что мы всегда имеем здесь дело с содержанием, представляемым в воображении, в фантазии: человек, о котором говорится, одновременно смотрит на себя самого так, "как если бы это был другой", и так, "как этот (фиктивный) другой", сопереживает свои собственные переживания. К примеру, я могу в воображении представить себя идущим за катафалком на моих собственных похоронах и т. д. Но и тогда сочувствие феноменологически остается социальным актом. Любовь к себе или ненависть к себе не нуждаются в такого рода иллюзии. Поэтому для того, чтобы любовь или ненависть состоялись, имели место, они не нуждаются как в необходимой предпосылке ни в направленности акта на "другого", ни в какой-либо осознаваемой связи людей друг с другом. Если акты, направленные на других как других, мы назовем "альтруистическими актами" [379] , то любовь и ненависть по своему существу совсем не альтруистические акты. Ведь любовь в основном ориентирована на ценности и предметы (в которых видят воплощенные в них ценности), причем в принципе безразлично, "я" или "другой" имеют соответствующие ценности. Следовательно, любовь к чужому так же изначальна, как и любовь к своему, а ненависть к чужому — как и ненависть к своему. С другой стороны, акты, направленные на других как других, совсем не обязательно — акты любви. Зависть, злоба, злорадство направлены на других как других. Если "альтруизмом" называется установка одного человека по отношению к другим людям, сильная склонность отвернуться от себя и своих переживаний, то такая "социальная" установка вовсе не имеет ничего общего с установкой, которая "преисполнена любви" или "излучает милосердие". А если любовь к другому основывается на подобном акте отворачивания, то, значит, она основывается одновременно на некой изначальной ненависти, именно на ненависти к самому себе. Отворачивание от себя, неспособность оставаться с "собою" (таков, к примеру, тип "общественника") не имеет ничего общего с любовью» (173–174).
378
Другие сущностно социальные акты — это, например, обещание, послушание, приказ, следование долгу. См. подробный анализ «социопсихических» актов в книге: Г. Л. Штольтенберг, «Социопсихология». Берлин, 1914.
379
9. Ср. в AT об альтруизме, «который совершенно иначе оценивает счастье другого и свое собственное счастье» (ЭСТ, 36).
[Та же проблематика в переносе на «общности». «Социальные вопросы» направлены на объект и не имеют поэтому отношения к «любви». Конечно, возможна любовь к народу как целому, к расе, какому-то социальному строю (в отличие от «класса», который не имеет в себе ценности); но такая любовь все же не индивидуальна. Можно быть антисемитом, ненавидеть немцев или французов, но при этом очень симпатизировать индивидам, представляющим тот или иной общий объект ненависти:]
<