Том 2. Стихотворения 1917-1922

Хлебников Велимир

«Как снег серебровое темя…»^*

I

Как снег серебровое темя, Огнями глаза зажжены, А рядом великое немя Мирами могатой волны. Игрою небес небесничие Промчатся среди голубее, И кроткое льется величие Потоком вечерних инее. Веокие перья и очи, Качается солнечный глаз, Перо серебреющей ночи, На ветке качается час. Они голубой Тихославль, Они золотой Ярославль, Окутаны вещею трустью, Летят к доразумному устью. Потоком синеющих сонз Над миром печали и стонз, Одеты легчайшей веяной, Пролиты как тучи руно, Промчались нездешней сияной, Как неба быть синим могно. Крыла белоснежного махари, Земли

голубые всегдавцы, Дахари света, земли иногдавцы, Полета усталого знахари.

II

На длинной нити девы имя Ресницей черною одето, Как снежный глаз, плывет за ними Из полумглы и полусвета. Но снежным ветром не забыта В потопе востока всегдава. Летуры инесного быта, Всегдаве небес иногдава. Когда же идет темногда И небо нечаянной дайной Очертится черною тайной, Исполнено черной межбы За вихрями белой нежбы, Раскинув ночное прахно, И дышит в чужое духно, Как призрак безвестный и странный, Промчавшись вечерней виданой.

III

Усталые крылья мечтога, Река голубого летога. Нетурные зовы, нетурное имя! Они, пролетевшие мимо, Летурные снами своими. Дорогами облачных сдвигов Промчались, как синий Темнигов. Незурное младугой пение, Они голубой окопад. Но синей в ресницах грезурью Давая дневному нетеж, Летите к земному вразурью, Безбурному ночи грезурью. Они в голубое летеж. Крылатые белой незурью Вечернего воздуха дайны И ветер задумчивой тайны.

IV

Леляною вести, леляною грусти Ее вечеровый озор. Увидев созвездье, опустим Мы, люди, задумчивый взор. Ни шумное крыл махесо, Ни звездное лиц сиесо, Ничто нас тревожить не может. Они голубой Тихославль, Они в никогда улетавль, Они полетят в Никогдавль. Несутся вечерней сияной, Нездешнею дикой шуманой, Шумящей и звездной веяной, В созвездиях босы, Где умерло ты, Грезурные косы, Грезурные рты.

8 июля 1920, 1921

«Летели незурные дымы…»^*

Летели незурные дымы, Они молодой вероглавль, Всегда голубой тучеплавль. Толпа синеглазых нощер Сквозь белые дня лиеса Несется, несется толпой в инеса И мчится, как птица, Лилица заоких тихес На зовы поспешных идее. Радуний прекрасных радеж, В ресницах пел черный нетеж Ищерами древнего часа И темени вился сетеж. Бегурное племя, вразурные сни, Враждебноокие, широкие дни. Ударом серебряных виц И глагою черных ресниц Летели в мечтоги зовели. Незурные лица. Умчурное племя. Смеется оно. И ветер, лелея воздушную лею, Толпу чернобелых блещер, Вервонцам доверит былое…

<1920>, 1921

«Я верю…»^*

Я верю: Где роем звезд расстрел небес, Как грудь последнего Романова, Бродяга дум и друг повес Перекует созвездье заново! И точно кольца обручальные Последних королей и плахи Носитесь в воздухе, печальные Раклы, безумцы и галахи… Цари, ваша песенка спета! Помолвлено лобное место. И таинство воинства это – В багровом слетает невеста. Пришедший! раною болея, Срывая с зарева засов, Хватай за ус созвездье Водолея, Бей по плечу созвездье Псов! Ты разорвал времен русло, Чтобы летали пехотинцы, И точно солнце, что взошло, Всему созвездью дав весло, Ты королей пленил в зверинцы, Назвав правительством число. В день смерти зим и раннею весной Нам руку подали венгерцы. Свой замок цен, рабочий, строй Из камней ударов сердца. Пусть небо ходит ходуном От тяжкой поступи твоей: Скрепи созвездие бревном И дол решеткою осей. И пусть пространство Лобачевского Летит с знамен ночного Невского! Проклятьем

души окровавить Тому, что жмет, гнетет и давит! И он сидит, король последыш, За четкою железною решеткой, Оравы обезьян соседыш И яда дум испивши водки. Это шествуют творяне, Заменивши Дэ на Тэ! Ладомира соборяне С трудомиром на щите!

1920, 1921-1922

«Стеклянный шест покоя над покоем…»^*

Стеклянный шест покоя над покоем Вдруг побледнел и вдруг померк. И поле битв, где людоед лежит на людоеде, Слагая сказку улиц птиц, Снимая шкуру с бешеных волчиц, Мешая белену с волной лесных криниц, Чуме священной молится Восток. Ты вся – столетий решето, И твой прекрасный сын – никто. И более холма кумир С улыбкой смотрит на цветок, И шеи жен под тяжестью секир… Всё помнит огненный Восток.

1920

Азия^*

Всегда рабыня, но с родиной царей На смуглой груди И с государственной печатью Взамен серьги у уха, То девушка с мечом, не знавшая зачатья, То повитуха мятежей – старуха, Ты поворачиваешь страницы книги той, Где почерк был нажим руки морей, Чернилами сверкали ночью люди, Расстрел царей был гневным знаком восклицанья, Победа войск служила запятой, А полем – многоточия, Чье бешенство не робко, Народный гнев воочию, И трещины столетий – скобкой.

1920, 1921

«О, Азия! тобой себя я мучу…»^*

О, Азия! тобой себя я мучу. Как девы брови я постигаю тучу. Как шею нежного здоровья – Твои ночные вечеровья. Где тот, кто день иной предрек? О, если б волосами синих рек Мне Азия покрыла бы колени, И дева прошептала таинственные пени. И, тихая, счастливая, рыдала, Концом косы глаза суша. Она любила, она страдала – Вселенной смутная душа. И вновь прошли бы снова чувства И зазвенел бы в сердце бой: И Махавиры, и Заратустры, И Саваджи, объятого борьбой. Умерших их я был бы современник, Творил ответы и вопросы. А ты бы грудой светлых денег Мне на ноги рассыпала бы косы. – Учитель, – мне шепча, – Не правда ли, сегодня Мы будем сообща Искать путей свободней?

1920, 1921

Единая книга^*

Я видел, что черные Веды, Коран и Евангелие И в шелковых досках Книги монголов Сами из праха степей, Из кизяка благовонного, Как это делают Калмычки каждое утро, Сложили костер И сами легли на него, Белые вдовы, В облаке дыма закрыты, Чтобы ускорить приход Книги единой. Эту единую книгу Скоро вы, скоро прочтете. Белым блещут моря В мертвых ребрах китов. Священное пение, дикий, но правильный голос. А синие реки – закладки, Где читает читатель, Где остановка читающих глаз. Это реки великие – Волга, где Разину ночью поют И зажигают на лодках огни, Желтый Нил, где молятся солнцу, Янтцекиянг, где жижа густая людей, И Сена, где продаются темноглазые жены, И Дунай, где ночами блестят Белые люди на волнах, на лодках В белых рубахах, Темза, где серая скука и здания – боги для толп, Хмурая Обь, где бога секут по вечерам И пляшут перед медведем с железным кольцом на белой шее, Раньше чем съесть целым племенем, И Миссисипи, где люди одели штанами звездное небо И носят лоскут его на палках. Род человеческий – книги читатель, И на обложке надпись творца, Имя мое, письмена голубые. Да, ты небрежно читаешь. Больше внимания! Слишком рассеян и смотришь лентяем. Точно урок Закона Божьего, Эти снежные горные цепи и большие моря, Эту единую книгу Скоро ты, скоро прочтешь. В этих страницах прыгает кит, И орел, огибая страницу угла, Садится на волны морские, Чтоб отдохнуть на постели орлана.