Том 3. Орлеанская дева. Эпические произведения

Жуковский Василий Андреевич

XII

И все они отправилися в путь; И ехали весь день, всю ночь; И той гостиницы достигли, Где выбрал свой ночлег Рустем, Где Геф его нагнал и где Он на покое ждал Зевара С дружинами Сабулистана, Решась упорно, вопреки Всем убежденьям Гефа, Не возвращаться в Истахар. Но вместо брата он увидел Перед собой вельмож Ирана. Они к нему смиренно подошли; Почтительно он встал, чтоб их принять. И, выступя вперед, сказал ему Гудерс: «Рустем, мы присланы от шаха Тебя просить, Ирана пехлеван, Чтоб ты с ним примирился. О том же просим мы И именем всего Ирана, просим За наших юношей, в бою Себя еще не испытавших; За наших опытных мужей, С тобой ходивших на врага За славою, победой и добычей; За наших хилых стариков; За наших жен, детей и внучат; За весь народ, за весь Иран; Ты их твердыня, их надежда; Не отдавай же царства в жертву Свирепому Турану за одно Тебя обидевшее слово. Ты ведаешь, как опрометчив, Как безрассудно гневен шах: На слово он ругательное скор, Но так же скор и на признанье Своей вины; с раскаянием он Свою тебе протягивает руку; Не отвергай ее, Рустем. Тебя ужалившее слово Не ядом напоенный меч, А легкий звук — забудь, Рустем, О легкой, несмертельной ране И возвратися в Истахар, Где ждет тебя нетерпеливо С удвоенным благоволеньем шах».

XIII

Рустем

ответствовал угрюмо: «Скажите шаху Кейкавусу, Что мне ни виселиц его, Ни царских милостей не нужно. В Сабул я еду; там я царь, Такой же царь, как он в Иране. Мне надоело воевать; Довольно я играл Своею жизнью и чужою На службе шаха — он меня И наградил по милости своей. Спасибо. Мы с ним кончили расчет. К тому же в этот раз мне было Невесело с Сабулом расставаться; Мой Гром на самом рубеже Ирана спотыкнулся; я впервые Почувствовал, что шлем и панцирь Мне тяжелы, — когда ж обратно Поехал я, мой конь запрыгал И радостно заржал. Простите ж, добрый Вам путь, но я вам не попутчик». — «Рустем, — сказал Гудерс, — не может быть, Чтоб это был последний твой ответ. Тебя твой царь обидел, правда; Но руку он на примиренье сам, Признав себя виновным, подает — Чего ж еще желаешь боле? И что подумает Иран, Такой ответ услышав? Не скажут ли: Рустем, Состарившийся лев, бежит От львенка молодого; Рустем Зораба испугался; Орел наш крылья опустил; Не смеет он лететь на высоту: Там носится другой орел, Его моложе и отважней; Вот отчего ему так было Невесело с Сабулом расставаться; Вот отчего и Гром на рубеже Ирана спотыкнулся и впервые Рустему шлем и панцирь стали Так тяжелы. Потерпишь ли, Рустем, Чтоб про тебя молва такая Вдруг по всему Ирану разнеслася И чтоб она постыдным о тебе Преданьем перешла к потомкам?» Рустем, сверкнув глазами тигра, Воскликнул: «Геф, подай мне Грома». И, слова не сказав Гудерсу, Он на кипучего коня Вскочил и поскакал путем обратным; И все за ним вослед Толпою шумною помчались.

XIV

С Рустемом примирившись, На пир веселый Кейкавус Созвал своих вельмож. И длился Их пир до самой поздней ночи. А той порой, когда в царевых Палатах праздновали гости, Веселая Молва По городу гуляла, Во все входила домы, Неспящим улыбалась, Заснувших пробуждала, Разглаживала всем Приятной вестью лица. Вдруг ей попался кто-то Навстречу, столь же грустный И мрачный, сколь она Была в своем полете Светла и весела. И, громко засмеявшись, Летунья у него Спросила: «Кто ты, плакса?» — «Меня, — он отвечал ей, — Зовут Печальным Слухом; Я по всему разнес Ирану, Что шах поссорился с Рустемом И что Рустем оставил Истахар; И всех мои тревожат вести». — «Зажми же рот, — сказала Веселая Молва, — С Рустемом примирился Твой гневный Кейкавус; Они теперь пируют И ссору запивают Вином благоуханным». Печальный Слух с сомненьем покачал Своей косматой головою; За это рассердилась Веселая Молва, И началася драка. Печальный Слух был неуклюж, Веселая Молва Была легка, проворна; И мигом был Печальный Слух, Прибитый, из города выгнан; И снова начала она По улицам летать, И где ни пролетала, Воздушную летунью Старик и молодой, Здоровый и недужный, И бедный и богатый — Ласкали, миловали; Кому ж на сон грядущий Услышать удавалось Ее живое слово, Тот сладко засыпал, Обвеянный толпою Веселых сновидений.

XV

Когда на следующий день Явилось солнце и, раздернув Востока занавес пурпурный, Среди лазоревого неба Свое воздвигло золотое Всеосеняющее знамя, Когда на пажитях земли Под песню жаворонков звонких Стада пространно зашумели, — Труба военная столицу огласила, И весь народ на площадь Истахара Шумящею толпою побежал: Там, разделяся на дружины, Шло войско мимо Кейкавуса; И перед каждою дружиной Был вождь ее; а позади Всей рати, отделясь от прочих, Великий царства пехлеван, На грозном Громе ехал Рустем один. Не вел дружины он; Но в нем одном была душа Всего бесчисленного войска. Его сабульскою дружиной Военачальствовал Зевар; А главным воеводой рати Был Тус, испытанный боями. Когда же царь все войско осмотрел — Знамена заиграли, Тимпаны загремели, Задребезжали трубы, Заржали грозно кони, Пошли вперед дружины. И, разлиясь широким наводненьем, Шло войско к рубежам Ирана; Под ним земля стонала и тряслася; От топа конского дрожали горы; От кликов тучи расшибались; Стотысячно лик солнца отражался На панцирях, на конских сбруях; Как на пригорках в бурю Волнуются вершины сосен, Так волновались перья и султаны На шишаках и на тюрбанах; И там земля, как пестрый луг, сияла, Где войско шло; но где оно прошло, Там все являлось голой степью, Там были все ключи иссушены И в пыль растоптаны все нивы. И скоро войско на границе Ирана стан свой утвердило В виду горы, на высоте которой, Окрестности владыка, Белый Замок Стоял, как туча громовая, И в глубине той тучи громовой Таился молния Зораб.

Книга пятая

Пир в Белом Замке

I

Зораб обрадован был вестью О приближенье к замку персов; Ему наскучило давно Сидеть без дела за стенами И ждать прибытия гостей… Вот наконец пожаловали гости. И было все готово к их приему: И замок, снова укрепленный, И рать, и мужество Зораба. И вместе с Баруманом Зораб, взошед на башню, Окинул, как орел, Очами всю окрестность — Очам его открылось Идущее вдали, Дружина за дружиной, Бесчисленное войско. Как смелый радуется ястреб, Увидя стадо голубей, В котором он любого Из множества в добычу выбрать может, Так храброго Зораба Обрадовала сила Идущего против него врага. Но Баруман от страха побледнел; И, страх его заметя, Зораб сказал с улыбкой: «Не бойся, наведи На щеки прежний их румянец. Смотри, какой огромный ряд дружин! Как он оружием сверкает! Как много их сюда пришло, Чтоб здесь мне дать победы славу! И слава та навек моею будет! Но если б я и гибель встретил В борьбе с такой великой силой — Все будет мне хвалою от людей, Что я дерзнул надеяться победы. Против утеса одного Их море целое стеклося; При имени моем затрепетал В своей столице Кейкавус; Все витязи Ирана, Которых мужество и силу Повсюду славят в громких песнях, Сошлися здесь против Зораба. Скажи, о Баруман, Не видишь ли в толпе Там витязя такого, С которым было б славно И радостно сразиться, Который лишь на сильных И славных подымает Прославленный свой меч, Которому в бою не уступить Великой честью озарило б Мои младые годы? Скажи, о Баруман, Не видишь ли в толпе Там витязя такого?» Так спрашивал Зораб; Но он не смел По имени того назвать, От чьей руки так скоро Ему судьба назначила погибнуть.

II

И Баруман ответствовал Зорабу: «Там много витязей, с которыми сразиться Тебе великой было б славой; Но знать хочу, о ком ты мыслишь сам? О! благородно

пламенеет, Как факел, ночи озаритель, Твоей души отважность молодая! Но берегись, чтоб не упал Твой факел в воду, — в хладной влаге Он заклокочет, зашипит И, задымяся, вдруг погаснет; Не ведай страха, но врага Не презирай: непостоянно счастье; За ним твой конь летит, как на крылах, Но миг один — во рву и конь и всадник. Был мир, война спала — Ее теперь ты разбудил; Но знаешь ли, какую схватит Она добычу жадными когтями? Не удивляйся ж, примечая, Что я дрожу, — не за себя дрожу я, Дрожу за всех, чей будет вынут жребий, И за тебя — судьбина прихотлива, Она всегда бросается на лучших. Иди же в бой, Зораб, Не опрометчивым ребенком, А твердо-осторожным мужем. Благодари Афразиаба, Что сильною тебя снабдил он ратью; Стой с нею здесь, прикрытый крепким замком, Упершися в него ее крылом, — И враг тебя не одолеет; если ж Захочешь славы — пусть тобой На поединок вызван будет Тот витязь, кем стоит Иран И кто, сраженный, увлечет В свое падение всю силу И все величие Ирана». Так говорил Зорабу, Мешая мед совета С отравою измены, Коварный Баруман; Но не посмел и он назвать По имени Рустема; он бледнел При этом имени — измена, Как тайная змея, Его сосала сердце. Без подозренья, без тревоги, Полюбовавшись на блестящий, Равнину всю покрывший стан, Зораб пошел с подзорной башни И пир велел роскошный приготовить, Чтоб весело, при звуке флейт и арф, При звоне кубков, при шипенье Злато-пурпурного вина, Отпраздновать с друзьями Врагов желанное явленье.

III

Тем временем в широкий стан Иранское сдвигалось войско; Сперва казалось, что коням, Слонам, верблюдам будет тесно Все беспредельное пространство; Но наконец — когда разросся Огромный лес шатров, и протянулись Рядами улицы, и на широких Меж ними площадях Живая разлилась торговля — В спокойное пришел устройство Кипевший бурно беспорядок. Когда ж на западное небо Склонилось солнце и зашло За край земли — утихло все, И каждый ратник под своим Заснул шатром, и в высоте Один раскинулся над всеми Шатер небес, звездами ночи Усыпанный необозримо. И в этот час, пришедши к шаху, Ему сказал Рустем: «Я не могу без дела оставаться; Хочу идти к Зорабу в гости; Хочу увидеть, кто навел На вас такой незапный ужас; Хочу взглянуть в лицо богатыря, Перед которым весь Иран Так задрожал; хочу своими Глазами видеть, стоило ль труда Седлать мне Грома, надевать Свой старый шлем, и будет ли какая Мне честь его убить моей рукою. Туран я часто посещал; Я знаю их язык и их обычай: Турецкое надевши платье, Прокрасться я намерен в Белый Замок И все там осмотреть. Я у тебя, Державный шах, пришел просить На то соизволенья». Кейкавус С улыбкой отвечал: «Рустем, Ты и в турецком платье будешь Красой и славою Ирана. Рука всей рати в день сраженья, Ты хочешь быть и зорким оком Ее во тьме ночной. Иди, И будь тебе проводником всевышний».

IV

Одевшись турком, осторожно Отправился в свой путь Рустем. Хотя в шатре он все свои доспехи, Свой панцирь, шлем и даже меч покинул — Но безоружен не остался: Его рука была, как булава Железная, крепка. Во мраке ночи Он к Белому подходит Замку — Там были слышны крики пированья; И близ ворот незатворенных На страже не стоял никто. Как лев голодный, В тот час, когда, забыв Заграду затворить, беспечно пастухи Шумят на празднике ночном, Врывается в средину стада И из него сильнейшего быка Уносит, — рев услыша, пастухи Бегут за хищником; но он С добычею, погони не страшася, Медлительно идет в свой страшный лог, А пастухи назад приходят в горе, И вовсе их ночной расстроен праздник, — Так в замок грозный лев Рустем Прокрался пир расстроить турков. Там двор широкий весь был озарен Огнями; он шумел От говора пирующих, от звона Вином кипящих чаш, От пенья, от бряцанья струн, От бешено-веселой пляски: Врагов явленье праздновал Зораб, И все с ним праздновало войско. И, притаяся в темном Углу, на все смотрел И видел все из темноты Никем не видимый Рустем.

V

На пиршестве беспечно При факелах зажженных Зораб сидел с гостями; На нем не шлем железный, А праздничный из свежих Цветов сиял венок, И он, сам яркий блеск, Был ярким окружен Блистаньем, был прекрасен, Как цвет благоуханный Надежды, и в его Груди кипела младость; И голову младую Он бодро подымал И, обегая оком Воспламененным праздник, С весельем горделивым Считал с ним пировавших Сподвижников. И, видя Его перед собою Прекрасного так чудно, Они позабывали Вино, и клики их До неба возносили Его хвалу и славу. А той порой из неба С благоволеньем звезды Смотрели на него, И на небе о нем, Земной звезде прекрасной, Назначенной так скоро В своей красе угаснуть, Печалилися звезды. Тогда одна из них Своим сестрам небесным, Печальная, сказала: «Как жаль, что этот цвет Так скоро, скоро должен Увянуть! На земле Прекрасного являлось Нам много… и очей мы Отвесть не успевали, Как уж с земли оно Скрывалось, — но доселе Еще нам не случилось Там видеть ничего Прекрасней и мгновенней Той прелести, какая Так сладко в этот миг Собой нас утешает И так своею быстрой Кончиною печалит. О, как он мил! Как весел! Пошлем в сиянье наших Очей, им веселимых, Видение туда, Где мать о нем тоскует, Куда уже к ней он Не возвратится вечно; Пускай его она Хоть раз еще увидит Живым, цветущим, полным Отваги и надежды… Его, быть может, завтра Придет схватить судьбина».

VI

Так говорили звезды неба О милой праздника звезде. И вот они паров и блеска — В пространстве воздуха разлитых Меж небом и землею — взяли И свили сон… И этот сон подобен Был разноцветному ковру, Блестящему шелками, Какой жених издалека Невесте милой посылает; На нем она в земле своей Все видит, что в земле далекой Ее возлюбленного очи Встречают: горы снеговые, И многоводные потоки, И чудных птиц на неизвестных Деревьях. И когда На тот ковер невеста Глядит — ей мнится, что сама Она с ним странствует, что близ нее Он, возвратяся, отдыхает. Такую ткань видений Из блеска и паров Соткали звезды в высоте; И дали воздуху они Ее нести и с нею тихо Лететь в Туран, Чтоб спящей матери лицо Она неслышимо покрыла; И воздух полетел; И матери привиделся прекрасный, Как утро светлый сон; И в этом сне увидела она Сидящего на пиршестве ночном За полным кубком сына; Его горели щеки, Его уста цвели, Его сверкали очи, Он полон был отваги; И таяло от радости в ней сердце; Казалось ей, что он В немногие разлуки дни Из отрока созрел Могущественным мужем; И вкруг него, казалось, много Знакомых ей и незнакомых Сидело витязей. Но в стороне, Она увидела, стоял Рустем Один; и, притаясь, из темноты Смотрел на праздник он сурово; Ей стало чудно и прискорбно, Что к сыну выйти не хотел Отец на свет; но горе скоро Провеяло, как легкий воздух; Ей стало весело, что к сыну Отец так близко и что он, Свою узнав повязку, Из мрака выйдет и ему С любовию протянет руку.