Том 6. Лимонарь
Шрифт:
Поздно вечером на башню к Глорианде поднялся Клодомир. И объявил: Аполлон не вернется.
— И искать нечего. Пропал.
Она все поняла — эта весть ей огонь — обожженная, вздрогнула. А он повторял вчерашнее, как всякий раз украдкой глаза в глаза: «люблю».
— Все мои мысли, мое сердце и душа!
Какая же еще стена? Он, только о нем ее мысли, им опеленуто сердце и душа ее нераздельна с его душой?
Чего же еще совеститься? Перед каким законом?
Она свободна.
И она поднялась навстречу — ее руки пылали.
И
А навстречу ей ночь. Колыхая, обняла ее за шею и за окном опустила на землю.
Наутро обнаружили: Глорианда выбросилась из окна — с пятого на камни.
Решили: от отчаяния. А что человек может задохнуться от счастья, кому о таком задуматься?
Король Клевдас безутешен: потерять друга то же, что ослепнуть — барахтаться вничью — другим на смех и оскал, себе на горе. И все поиски бесполезны. Пропадать в лесу не впервой: заманит лесная фея — не выдраться, случай с королем Мелеадом, отцом Тристана. Так и успокоились — Аполлон сгинул без возврата.
Не поддался верный Хорт ловчий Аполлона. Хорт немало на своем веку встречал фей — и лесных, и полевых, и с болота — знает их повадки и обращение.
Я понимаю, Клодомир, но какая нужда фее в Аполлоне? Человек рассудительный и безо всякого воображения. Хорт был убежден, не фея, а дело рук человеческих.
Хорт, бродя по лесу, наткнулся в кустах — опрокинутое лукошко, на дне прилипли лисички, а от кустов примятый след. Он по следу — и все ясней ему: след говорит, убитого тащили за ногу — сапог, как борона, всковыкивал землю. И выбрался к Луаре. Так и есть: к берегу прибило мертвое тело. Выгреб на берег — одна нога в сапоге, другая — из чулка колючек — Аполлон! Как живой, мало в чем изменился: на виске набивка — блестящий косолапый рак пятится по вздувшейся багровой щеке.
Хорт по старому следу, ухватя за ногу приволок его в лес и у куста, где лукошко валялось — примета, вырыл яму, столкнул труп в яму, притрушил хворостом, а сам около на кочку присел: жалко ему Аполлона — хороший был человек, веселый!
Проходил мимо Клевдас: скучно, шагай в одиночку и смех и горе. Ступит шаг и остановится, ничего не радует. И слышит: воет. Прислушался: нет, не собака, а вроде по- собачьи. Пошел на вой и видит: сидит на кочке Хорт, плачет. Хорт показал ему на лукошко Аполлона, потом на самого Аполлона.
— Не фея, стало быть, а человек распорядился!
Но кто убил Аполлона? — Да только свой, о разбойниках не слышно, да и какая корысть? — вышел в лес по грибы, в кармане ключ.
И на другой день все читали: извещал король об убийстве Аполлона. Грозная концовка предостерегала:
«Кто знает убийцу, а не скажет, тому колом кара».
Садиться на кол — удовольствие на любителя, и из предосторожности — мало ли другой и не по злобе, а сдуру чего на тебя скажет или перевернет слово в нежелательном смысле — пошли шататься к королю со своим
И надоели, что макароны. Убийство Аполлона оставалось тайна. Король не велел пускать добровольцев и попенял себя, что пугнул колом и застращал не в меру.
* * *
В те времена, когда в русских полуночных лесах зверю было непролазно, и редко встретишь человека, а реки текут без мели, сливаясь, а на полдне степи в море катили волной ковыля, гудя, на Западной Земле шла потасовка, наскакивали соседи друг на друга не по вражде, враждуют потом, а из молодечества: становись, кто кого!
Но и Запад и Восток — мир один: мир был прозрачней, воздух чист, свет яркий и взвучен, сказку не отличить от были и всегдашнее от необыкновенного, концы уходили в начала, верхушки в корень.
В городах на улице можно было встретить странных с далекими глазами, опоясанных мечом — образ сохранен Сервантесом — странствующие рыцари, по- русски «езжалые», они появились неизвестно откуда — «в поисках фортуны».
Подобно всем этим «езжалым» Дон — Кихотам появлялись на улицах непохожие, странно одетые, растерянные или в одну точку спруженные — их называли «дамуазель».
Рыцари в поисках фортуны, дамуазель — каждая по-своему неожиданный вопрос, несообразное поручение. Рыцарей от людей не отличишь, а в дамуазелях было что-то и нечеловеческое. Были среди них конечно люди, и были, что нетрудно было сказать: феи.
И таким всюду был доступ и никаких преград, караул не окликнет, двери сами распахнутся.
Вихрем вошла она в дом к королю. Клевдас сразу понял, кто она и почему ее пустили.
Не дожидаясь зачем, она объявила: готова все рассказать, если король исполнит ее просьбу.
Король согласен.
— Обещай исполнить все, о чем я попрошу.
— Клянусь, сказал Клевдас, говори.
— Аполлона убил твой сын.
Клевдас под обухом: невероятно!
И она повторила: ее голос идет сквозь, похоже говорит не она, а кто-то за ее спиной.
— Аполлона убил твой сын.
Клевдас очнулся.
— Клодомир?
И она по- другому, из себя настойчиво и непреклонно:
— Ты отдай его мне.
— Хорошо, — я отдам, но не живого.
И велел позвать Клодомира.
Клодомир пришел.
Увидя с отцом постороннюю, поклонился, и та ответила ему раскрытым взглядом, как знакомому.
Клодомир смутился.
— Ты убил Аполлона? — спросил Клевдас.
Клодомир молчит.
— Ты убил моего друга.
— Я убил Аполлона, ответил Клодомир.
— Зачем?
— Освободить Глорианду.
— Освободить?
— От костра.
— Так ты б ее убил! с гневом прервал Клевдас.
— Я об этом думал. Но когда убедился, она любит меня, как я люблю ее, я убил твоего доброго друга.