Том 6. Лимонарь
Шрифт:
И вышел за вином.
Я вздох,
я свист
буря
резкий ветер
зимняя ночь
крик
рыданье
стон
я твоя любовь, Тристан!
всегда и всюду.
Исольда
— День мертвых, любимых и любивших, моей сестры и моего брата Байле и Айлен.
Над твоими трудными бровями
над печалями неутоленных глаз
сияет месяц...
Рыцарь королевы Елиабеллы забился в угол под канат, шепча предсмертное — шум густого снега ему казалось, вьются птицы, кружатся над кораблем поживиться парным мясом.
Брагиня — сложены крестом руки, она не прячется, она — на волю Божью:
«Ради моей любви к Изотте!»
А над головой — ад: еще один такой удар и корабль разнесет в щепы.
Видят ли они, или кажется, или уже в стране блаженных и среди сидов Тристан. Что говорит Тристан, невозможно расслышать: «Исольде дурно или...?» Говерналь соображает: «вино». И опять забота: матросы забрали все запасы на помин усопших. И что еще осталось, посуда опрокинута, впотьмах не разобрать, он схватил из груды — и то счастье — серебряная фляжка, и в руки Тристану.
С вином вернулся Тристан к Исольде —
— За всех усопших!
В слабом свете свечи блеснуло серебро и осветило память: Сидония, ее серебряная фляга — яд.
— В детстве мачеха меня хотела отравить, а по ошибке отравила своего сына.
Он налил две полные чаши.
— В жизни нам вместе не быть и только в смерти неразлучны.
Исольда все поняла, взяла чашку и поднялась.
— За всех усопших!
Серебряный яд был нежнее и тоньше всякого приворота, тянуло еще и еще до последней капельки — до дна.
Мелкие сухие листья, водопад листьев — цвет белой бронзы — и на душе легко и простор.
И руки их сплелись неразрывно.
«Если это называется смерть, пусть она длится вечность!»
А кругом со дна моря и сверху с неба разверзалась поднебесная насыпь, поддонные холмы и прибрежные бугры и могильники — час сидов, когда мертвые выходят из могил и разбредаются среди живых. С вечера были погашены все огни — новый живой огонь озарил кромешную ночь, вся земля запылала в кострах.
Над твоими трудными бровями
над печалями неутоленных глаз
сияет месяц.
В твоих руках поводья нахмуренных звезд.
И гулкие кони — черные вихри —
алчная ночь! — мчат по серебру дороги.
Говерналь очнулся — его ударил сквозь скрежет, вой и пену самый человеческий голос — чистейший, чище ледяных ключей и звонче, кристальный по лесному кукуя. Странно, откуда? И не случилось ли какой беды с Исольдой?
Отведя руки, одну в левую сторону, другую в правую для равновесия, шарахаясь, дотащился до двери Тристана и заглянул в щелку. И ровно б в зубы его дернул нелегкий, от щелки откачнуло, глотнул и снова — влип.
Что он там увидел, а верно нечаянное что-то, только поматывая головой, он отлип, пятясь, отошел от двери и прямо на Брагиню.
И не нарушая окликом ее молитвы, лишь осторожным подщупом потянул ее за рубашку и как козу за волосяной ошейник, потащил к двери.
— Стой и смотри!
Брагиня прильнула к щелке и отшатнулась.
— Мы пропали!
Брагиня догадалась в чем дело, конечно, Говерналь в вине обознался! — но куда там проверить: все вверх дном и перебито в осколки.
— Оба мы пропали!
Какой это был печальный рассвет.
Буря угомонилась. И не о пропаде извывало море, колебая в одно неразделимое — Тристанисольда.
СУДЬБА
Это было во вторник — неделя Самайна — когда искалеченный бурей корабль вернулся из Корнуаля с Исольдой.
— Да здравствует Тристан! — встречали Тристана, и в это третье возвращение крик был еще живее: Тристан победил Аморольта, Тристан победил свою смерть, Тристан привез из Ирландии солнце.
Марк, взглянув на Исольду, подумал:
«А и вправду, ее золотые волосы затмят золото солнца, а глаза — канул и не один век и не счесть миров чернее и самого черного напева».
Свадьбу разыграли по- королевски.
Тристан в тени. Всюду и все Андрет, имя с вылетом — дрет. И наперекор выкрикивается любимое «Тристан».
За свадебным столом Марк поневоле много пьет и киселеет. Размазывая слова, бахвалился — да и есть чем, такой королевы ни у одного короля и равной не будет, Исольда! И кого-то благодарил, отводя глаза от Тристана. И по-пьяному прорвало:
— Чего ты так смотришь, чай не в гроб кладут!
Тристан опустил глаза погасить печаль, а на сердце ныло.
Пир окончился без задних ног: гости расходились, держась передними за стенку, а кто ползком.
С пожеланием — песнями проводили молодых: карлик Мядпауп красным саксаганом сороча передом вычмокивал воздух.
Марк, не дожидаясь церемоний, улегся на вспышенную кровать лицом к ковровой стене, и притворился, спит: чувствовал он себя неважно: под сомкнутыми веками плыло.