Тоомас Нипернаади
Шрифт:
Вздохнув, он поднялся, пошел к дому и вошел. Поздоровался, испытующе глянул на сидящего у окна батрака и спросил:
– А что, хозяин дома? Или хозяйка? У меня к ним дельце имеется.
– Никого нет, - буркнул батрак.
– Быка повели на ярмарку, раньше завтрашнего нечего их и ждать.
Нипернаади повеселел и поспешно зашарил по карманам. Но нашел только старую трубку.
– Попробуй-ка эту трубку, - радушно предложил он батраку, усаживаясь рядом.
– Это совсем не такая простая трубка, как кажется на первый взгляд, она из самого настоящего розового дерева, и прежде
А когда Моормаа попробовал и похвалил его трубку, Нипернаади продолжил:
– Хозяину я прихожусь далекой родней, через дражайшую его супругу.
– Она у него давным-давно померла, - презрительно процедил батрак, пуская дым в потолок.
Нипернаади в ужасе подскочил, большими глазами уставился на батрака и воскликнул:
– Да что ты говоришь? Такая сердобольная, такая замечательная хозяюшка умерла?
– Да уж лет двадцать тому — равнодушно пояснил Моормаа.
Нипернаади опустился на стул, поуспокоился и с досадой произнес:
– Двадцать лет тому — а я и не знал! Так она и бывает, когда не навещаешь своих дорогих родственников. Я, видишь ли, издалека, и последний раз был здесь совсем еще мальчишкой. А хозяин-то — как же он, бедолага, баз жены?
– Этакий шут шестидесяти лет, - выпалил в сердцах Мадис Моормаа, - только и думает, что о бабах да о свадьбах!
И обретя наконец-то заинтересованного слушателя, поведал о своем хозяине и его непристойной жизни, о сыне Яане и его жене, о хуторе и скотине, о полях и хлебах, о соседях и родных. Все рассказал до мелочей — нашел-таки друга, который слушал его ругань и брюзжание и во всем с ним соглашался. Такой славный человек.
Уже они не по одному разу попробовали трубки друг друга, наговорились всласть, а Кати все ждала и ждала.
– Да ты же с женщиной, чего ты ее в дом не зовешь?
– спохватился батрак, выглядывая в окно.
– А-а, ты прав, - безразлично отозвался Нипернаади.
– Да она не моя, сирота она, увидел ее на дороге, ну и взял с собой. Может, ей тут работа найдется, теперь ведь на хуторах уборка вовсю, какой хозяин откажется от пары работящих рук?
– А что, - согласился батрак, - вот вернется завтра хозяин, сговоритесь. А мне уже пора за дело браться.
Нипернаади бросился к Кати.
– Бедняжка!
– восклицает он, - заждалась меня? И — что это? что — ты даже всплакнула, глазки красные, а щечки мокрые! Ах ты, милая девчушка — ты, верно, подумала, что тебя тащили, тащили по незнакомой дороге, привели на хутор и бросили на дворе, как полено. Ну и бессердечный же я человек, ну и злобный же зверь! Девушка у меня такая нежная, такая маленькая, а я бросаю ее во дворе ветру на растерзание!
– Да я не плакала, - Кати натужно улыбнулась, - это от ветра глаза заслезились.
– Нет, нет, - перебил Нипернаади.
– Уж я свою малышку Кати знаю, ты словно вешняя березка: из малейшей ранки сразу сок капает. Прости, что я так надолго тебя оставил. Но на меня сразу навалилось столько дел, все до последней малости у батрака узнал. Должен ведь я, хозяин, иметь представление, что тут происходило
– Но тебя так долго не было, - оправдывалась Кати, - я уж подумала, ты и не вернешься.
– Не вернусь?
– удивился Нипернаади.
– Куда же я денусь? Или, может, убегу с собственного хутора?
– Это в самом деле твой хутор?
– спросила Кати и пытливо заглянула в глаза Нипернаади.
– Глупышка, - успокоил ее Нипернаади, - все она никак не поверит! Ты все еще подозреваешь меня, хоть я и не дал к этому ни малейшего повода! Ой, Кати, я и правда расстроюсь, тогда уж на несколько недель. Ты же не хочешь этого?
– Нет, нет, - ответила Кати уже веселее.
– Но теперь ты покажешь мне свой хутор?
– Все тебе покажу, все, и в поле тебя отведу, и леса свои покажу, ты увидишь мой скот и посмотришь на мои постройки — все тебе покажу. Но теперь войди в дом, я хочу окружить тебя заботой, ты поешь и отдохнешь.
Он схватил девушку за руку и повел в дом. Узелок и каннель так и остались на камне во дворе. В комнате он усадил Кати за стол, отыскал чистую скатерть, принес молока, масла, мяса, мигом пожарил яйца, вскипятил чай. Он расточал Кати комплементы, бегал из комнаты в комнату, возбужденный, словоохотливый. Но сам он не ел.
– Видала, как я встречаю свою Кати!
– его распирало от радости.
– Говорил же я вчера вечером, когда ты ворчала, помнишь у стога ржи — завтра к утру придем домой! И что, соврал я? Мы дома, Кати, наконец-то дома. Думаешь, я сам не тосковал по дому, думаешь, охота мне была коротать ночи под открытым небом? Ешь скорей, Кати, а как ножки поотдохнут, я покажу тебе свой хутор. Как ты думаешь — может, сначала посмотрим поля и лес, а пойдем обратно, уже и стадо будет возвращаться, тогда и скот поглядим? Или поищем стадо в лесу? Знаешь, Кати, моего красавца-быка они свели на ярмарку, того красного, о котором я тебе еще в доме твоей матери рассказывал!
Он говорил без умолку, ставя на стол то одно, то другое. Возился с ней, как с ребенком.
– Сам-то ты ничего не ешь, озабоченно заметила Кати.
– Ты на меня не смотри!
– воскликнул Нипернаади беспечно.
– Я теперь в доме хозяин, на что глаз положил, то и взял. Как считаешь, Кати, на забить ли тебе к обеду теленка! Или поросенка! Или пару куриц? Нет, нет, Кати, не спорь, я хочу угостить тебя как следует. Но если ты против, ладно, сделаем вот что: когда будешь смотреть скот, сама выберешь, кого из них тебе захочется сегодня съесть. Только пальцем покажешь, а я уж позабочусь, чтобы его быстренько забили, освежевали и подали в жареном виде на стол. Ах, Кати, с сегодняшнего дня ты тоже владеешь моим имуществом — прямо и не знаю, волен ли я забить какое животное или, не дай бог, Кати заворчит?