Трагедия капитана Лигова

Вахов Анатолий Алексеевич

Олег Николаевич ничего не ответил. Клементьев и Северов подхватили его под руки и выведи в гостиную, хотели положить на диван. Лигов слабым, но настойчивым движением руки отстранил их от себя и тихо попросил:

— Воды, и там… — он поднял руку, указывая на дверь кабинета, но тут же уронил ее на колени, — там флакон…

Северов бросился в кабинет и вернулся с флаконом. Лигов сам отлил несколько капель в стакан с водой и выпил. В гостиной стояла настороженная тишина. Испуганные друзья с тревогой следили за капитаном. Лигов сидел несколько минут, опустив голову. Лоб его покрылся испариной. Потом Олег Николаевич поднялся и с досадой

сказал бросившимся к нему Северову и Клементьеву:

— Оставьте. Если корабль с пробитым днищем начинает тонуть, его за борта не поддержишь. — К лицу Лигова прилила кровь, бледность исчезла. Он слабо улыбнулся. — Ну до чего же у вас кислые лица! Поберегите их до моих похорон.

— Зачем так шутить, Олег Николаевич? — с мягкой укоризной сказала Тамара.

— Виноват, — чуть нагнул голову Лигов. Он сердился на себя за слабость, за то, что выдал друзьям свою болезнь, которая все чаще и сильнее стала о себе напоминать. — Прошу вас, господа, не обращать внимания на мою минутную слабость, — сказал он, ни на кого не глядя. — Слишком много сидел взаперти, курил. Пора на море, пора вновь встретить свежий ветер в лицо! Эй, Джо!

Негр, забравший ребят в детскую, появился на пороге гостиной. Лигов приказал ему:

— Давай мне пальто! И готовь обед получше. Сегодня у нас новоселье.

— Может быть, осмотр «Надежды» отложим? — спросил Клементьев. — Ваше…

Лигов рассердился:

— Я прошу вас, Георгий Георгиевич, никогда о моем здоровье не беспокоиться.

Он торопливо, точно опасаясь, что его могут задержать, натянул пальто, взял трость и первый вышел из дому. Друзья переглянулись. Северов пожал плечами и тихо шепнул Клементьеву:

— Никогда еще не видел его таким вспыльчивым и резким. Идемте.

Клементьев задержался. Тамара схватила его за руку: — Ты, кажется, его обидел.

У нее были встревоженные глаза. Георгий Георгиевич прижал ее голову к своей груди и успокоил:

— Все будет хорошо! Ну, хозяйничай, дорогая. Боцман у тебя есть. Посмотрю, как ты обед приготовишь. Смотри, я привередлив.

Он шутливо погрозил ей пальцем и вышел. Тамара бросилась к окну. Долго она смотрела вслед уходящим мужчинам. Они шли рядом и о чем-то с увлечением говорили. «Кажется, все обойдется», — облегченно вздохнула Тамара.

Она отошла от окна, остановилась посредине гостиной, осмотрелась. Гардины на окнах серы от пыли. Потемнели и потрескались обои, мебель расставлена как попало. Коричневый с большими бордовыми цветами ковер на полу лежит криво. Голубые глаза Тамары внимательно перебегали с предмета на предмет. С чего же начать, за что браться? Этот вопрос она задала себе впервые в жизни. «Как странно, — подумала Тамара, — и неожиданно меняется жизнь». По ее губам скользнула растерянная улыбка. Еще вчера она у себя дома не знала никаких забот… «У себя дома», — оборвала она мысль и почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, сжалось сердце. Что это? Может, она жалеет о случившемся? Нет, нет. Того дома у нее больше нет… Жаль мать, она не понимала ее, свою дочь… Отец… торговал ею, как дорогим товаром. Хотел продать подороже. У нее навернулись слезы. Тамара подняла взгляд на икону, мерцавшую потемневшей бронзой в переднем углу, перекрестилась. «Боже, ты не осудишь меня. Нет, я никогда больше не буду так думать о родителях, но и никогда к ним не вернусь».

Из детской донесся плач — поссорились братья. Тамара поспешила на шум.

2

—

Настя, а Настя. — Костлявая рука теребила за плечо девушку, лежавшую на нарах. — Ну очнись ты, горемычная. Конец пришел великим мучениям нашим. Слава тебе, господи!

В голосе женщины не слышалось ни радости, ни облегчения. Она печально смотрела на осунувшееся лицо девушки. Вот уже вторая неделя, как в море была похоронена следом за отцом мать Анастасии Сухоедовой. Анастасия все это время не произнесла и трех слов. Она долгими часами лежала неподвижно с закрытыми глазами и беззвучно плакала.

Все пассажиры самого нижнего трюма парохода «Сибирь» посочувствовали Анастасии, оставшейся одинокой, и тут же забыли о ней. У каждого переселенца на Дальний Восток были свои тревожные думы о будущем житье-бытье на «зеленом клине» [27] , свои горести и заботы. И только Анна Ивановна Кошкарева принимала в ней участие, но ей никак не удавалось отвлечь девушку от тяжких мыслей.

Анастасия жила в другом мире, в том, из которого ушла с отцом, с матерью в поисках лучшей жизни. Вот и сейчас она видела перед своими глазами далекую курскую деревушку, их покосившуюся избу с протекающей крышей, занавоженный двор, ветхий сараишко, в котором грустно мычала вечно голодная Пеструшка…

27

Зеленый клин — так переселенцы называли Дальний Восток.

Все это теперь было далеко-далеко отсюда. И зачем отцу нужно было все это разорить, распродать? Анастасия вспомнила, как добирались до шумной Одессы, где у отца из кармана были вытащены последние гроши, как попали на «Сибирь». Мысли путались… Отец и мать погибли от лихорадки в Желтом море, а вместе с ними погибли и мечты о счастье в далеком краю.

— Да очнись, милая. — Кошкарева покачала головой, повязанной рваным выцветшим платком, из-под которого выбивались седые волосы. — Совсем ты, доченька, заплошала. Слышь, все уже на землю ушли.

— Что? — Анастасия оторвалась от своих дум и села на нарах, привычно нагнув голову, чтобы не удариться головой о верхнюю палубу. — Что, Анна Ивановна?

— Ну, слава тебе господи, — перекрестилась старая женщина. — А я-то уж тревожилась, не захворала ли ты. Собирайся. Уходить пора.

— Куда? — Девушка осмотрелась, и в ее глазах появилось изумление.

Она как будто впервые видела трюм, в котором провела несколько месяцев. Он показался ей просторным и тихим. Не слышалось ни стонов, ни ругани, ни детского плача. Только сверху доносились грохот да приглушенный гул.

«Неужели конец мучениям?» — подумала Анастасия и стала собирать свои пожитки. Анна Ивановна помогала ей. Все уложилось в небольшой узелок. Подхватив его, девушка поспешила за Кошкаревой, уже поднимавшейся по скользким ступенькам деревянного, на время сколоченного трапа.

Вступив на палубу, Анастасия рукой заслонила глаза от яркого солнца и жадно вдохнула чистый, пахнущий морем воздух. После темноты трюма и спертого воздуха свет и простор вызывали головокружение.

— Пошли, пошли, — торопила Кошкарева девушку, которая с любопытством рассматривала зеленеющие горы, окружающие бухту Золотой Рог. Сколько раз она слышала это название, и в ее воображении бухта рисовалась похожей на рог Пеструшки, только позолоченный.