Трагедия капитана Лигова

Вахов Анатолий Алексеевич

Анастасия спустилась за Кошкаревой в шаланду, качавшуюся на волне у борта парохода. Здесь было тесно от людей, узлов, сундуков. Кое-как примостившись у мачты, Анастасия с интересом смотрела на высокого китайца. Сильно упираясь крепкими загорелыми ногами в палубу, он работал одним веслом, вращая его на железном пеньке, вделанном в корму. Девушка никогда не видела, чтобы так гребли. Весло будто вертится на одном месте, а шаланда идет к берегу все быстрее и быстрее. И показалось Насте, что она одна на этом странном суденышке и увозит ее далеко-далеко этот гребец с узкими черными глазами

на широкоскулом бронзовом лице. Она встретилась взглядом с китайцем, и тот, улыбнувшись, что-то крикнул ей веселое, приветливое. Но это испугало Анастасию, она крепче прижала к себе узелок, отвернулась…

Переселенцев поселили в бараках, что стояли недалеко от Семеновского базара, на берегу Амурского залива. Потянулись однообразные, тоскливые, похожие друг на друга, как листья одного дерева, дни. В бараки приходили чиновники. Однажды даже заглянул врач. Все обещали скоро отправить переселенцев на постоянное место жительства, но шли дни, а ничего не менялось. Последние скудные гроши, так бережно хранимые, иссякли, и переселенцы стали искать заработка: кто грузчиком на шумном базаре или в порту, кто дворником: или землекопом. Владивосток рос, чуть ли не каждый день закладывались новые дома, склады, магазины. В порту строились новые пристани.

Анастасия бродила по городу, по Семеновскому базару. Она уже не удивлялась ни китайцам с веселыми звонкими голосами, которые танцующим шагом носили на длинных бамбуковых коромыслах широкие корзины с зеленью, рыбой, хлебом, ни вежливым, тихим японцам, ни корейцам в их ослепительно белоснежных одеждах. Казалось, что они все время думают о чем-то очень важном и недоступном для остальных. Но больше всего девушке нравилось бывать на берегу Амурского залива за базаром, где приставали рыбацкие шаланды, лодки, с них выгружали изумрудную скумбрию, пахнущую огурцами корюшку, диковинных крабов, грозно шевелящих клешнями, мелких рачков-чилимов, которые в кипятке становились красными, пучки морской капусты, блестящей и прохладной…

Анастасия ждала, когда семья Кошкаревых поедет в деревню. С ними собиралась и она. Девушка прижилась в семье переселенца, помогала Анне Ивановне по хозяйству… Но все сложилось иначе. Наступила осень. Дождей не было, стояли ясные солнечные дни, и лес, или, как тут называли, тайга, что окружал город, стал еще красивее, чем летом. Точно костры, пылали клены, черными гроздями висел виноград под багровыми шершавыми листьями, сладкими стали продолговатые зеленые ягоды кишмиша. Однажды Анастасия так увлеклась сбором винограда, что вернулась в барак только к вечеру. Кошкаревых на месте не оказалось. Оглядевшись, Анастасия заметила, что барак пуст.

Девушка в смятении выбежала из барака, бросилась в соседний, но там мало что узнала.

— Уехали по деревням, — сказал ей старик с трясущейся головой, живший при бараках сторожем. — А куда кто — бог их ведает. Земля здесь просторная, тайга густая. Разве сыщешь к своим дорожку? Эх, девушка, девушка, незадача у тебя вышла!

Ужас охватил Анастасию. Куда деваться, что делать? Полночи она провела в слезах на своей жесткой постели, одна в пустом бараке. Утром сторож напоил ее чаем, сказал:

— Одной ютиться тут не позволено.

Узнает начальство — и-и… — Сторож махнул рукой. — Надо тебе в прислуги идти.

— Не возьмут меня, — прошептала Анастасия, — темная я, неграмотная…

— Девка ты видная лицом, гладкая, возьмут. — Старик осмотрел ее так, как будто впервые увидел. — Пойдем-ка! Бери свое тряпьишко.

Он привел Анастасию на базар. Несмотря на ранний час, лавки уже были открыты и около их дверей и над небольшими витринами висели образцы товаров. На открытых лотках горками лежала рыба, шевелились крабы, зеленели овощи. Тут же дымились переносные печки, на которых в котлах варились лапша, уха, моллюски. Уличные повара-китайцы били в медные тарелочки, зазывая клиентов. Желающие покушать присаживались на высокие, с узким сиденьем табуретки и, держа в руках фарфоровые пиалы, ловко ели двумя палочками. Около входа на базар, на Пекинской улице, стояли в ряд молодые и старые женщины, девушки и подростки с такими же, как и у Анастасии, узелками.

— Еще одна, — зло сказала чернявая женщина с вьющимися волосами, падавшими на лоб. — От этой деревенщины скоро деваться будет некуда.

— А ты помалкивай, — прикрикнул на нее старик. — Каждой кусок хлеба надо. А она сирота. Грех обижать.

— Сирота, — фыркнула женщина, оправляя на себе поношенное розовое платье, явно с чужого плеча. — Да эта сиротка годится…

Слова женщины точно грязью облили Анастасию. Она покраснела. На глазах выступили слезы. В шеренге женщин послышались смешки. Анастасия готова была бежать, но ее удержал за руку старик:

— Плюнь ты на дрянь эту. Становись вот сюда.

Он пристроил Анастасию в конец шеренги, порылся в кармане и, достав две медные монетки, протянул девушке:

— На харчи тебе! Коли тебя не возьмут сегодня, приходи — переночуешь.

— Спасибо, дедушка, — прошептала Анастасия. Губы ее дрожали, она готова была вот-вот расплакаться. Сторож похлопал ее по плечу:

— Ну-ну… слезы-то сдержи. От них и так земля соленая. Он ушел. Анастасия стояла не шелохнувшись, боясь насмешек. Невысокая молодая женщина добродушно спросила:

— Откуда? Как звать-то? Анастасия ответила. Та вздохнула:

— А я из Тамбова. Вот уж год маюсь.

Анастасия искоса взглянула на соседку и совсем упала духом. Женщина показалась Анастасии очень красивой. В ушах у нее голубели дешевые сережки, а голову покрывал цветной платок.

Соседка с голубыми сережками была разговорчива. Она то рассказывала о себе, то расспрашивала. Анастасия отвечала машинально, думая свою тяжелую думу. «Если меня сегодня не возьмут в прислуги, утоплюсь, — говорила она себе. — Пойду к маме, к отцу».

Она не замечала, что по ее лицу бегут слезы. Вдруг до ее подбородка дотронулось что-то холодное, неприятное. Анастасия услышала женский, чуть хрипловатый, но ласковый голос:

— О ком, красавица, слезы льешь?

Анастасия ладонью торопливо утерла слезы. Перед ней стояла пожилая, очень худая женщина в черном бархатном пальто, застегнутом на большие синие пуговицы. Шею закрывал пышный ворот шелкового желтого платья, подол которого чуть приоткрывал носки желтых ботинок на пуговицах.