Трансильвания: Воцарение Ночи

Роксенбер Лорелея

Упрямо встав на колени, я подползла к краю кровати в комнате, приподнявшись и обхватив руками железный вензель. Боль скрутила меня в три погибели, и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я ударилась виском о выступающую каменную розу. Кровь потекла вниз по голове, и, сочтя это успокаивающим, я ударилась второй раз. А затем третий, не забывая при этом утробно кричать и надрывно рыдать во все горло.

Оказавшись рядом в мгновение ока, Селена крепко сжала мои ледяные руки в своих. Кровь струилась по моей голове с шипением, затекая мне в глаза. Все вокруг было в крови. Даже мир затягивался алым, как кровь. — Малышка, прекрати себя калечить. Болью горе не омыть.

Селена голосом и интонацией опытного психолога шептала мне на ухо, как ей казалось, ободряющие слова. Но таковых в мире не существовало просто напросто. Мой король… Любовь всей моей жизни, в выборе которой я не колебалась ни минуты, желая, чтобы мы с ним никогда не заканчивались. Боль моя… А боли он мне причинил, как физической, так и душевной столько, сколько ни один человек за десять жизней бы не смог.

И вот… Его безжизненное тело скоро обратится в прах. Прахом стала я сама, проклиная жизнь. Надо было разорвать и слить в утиль этот глупый фарс новой жизни. Если бы только я ушла с ним три дня назад, я бы не позволила этому случиться… В произошедшем была лишь моя вина. Меня одной.

— Не омыть, а я попытаюсь. Оставь меня. Все оставьте.

— Явилась, змея… — Черные тени на глазах Анны превратились в черные ореолы под глазами от слез. Слезы даже размывали ее алую помаду. Дочь склонилась надо мной, выдыхая мне прямо в макушку. При этом глаза мужа взирали на меня с ее лица с ненавистью и презрением. — Он ждал тебя, а ты не вернулась. Он так желал, чтобы ты была рядом, что ночами в агонии хрипел твое имя, молил свою бабочку расправить над ним крылья. Но нелепая жизнь с нелепым мужем стала для тебя внезапно выше всех твоих обязательств. Выше твоей настоящей семьи. И теперь ты доказала, что и как жене тебе также грош цена; не более, чем матери. Теперь она роняет крокодиловы слезки, бедняжка. Я нашла отца, тупая ты челядь. Твоя подружка, с которой ты якшалась, предавая весь род наш, заимев в друзьях оборотней, волокла его в лес, наигравшись своими орудиями пыток, чтобы бросить на съедение волкам, воронам и прочим падальщикам. Я не позволила ей этого сделать практически ценой жизни. Мы дрались с ней не на жизнь, а на смерть. А когда папа умирал от воздействия отравы, я держала его за руку. Я, а не ты. Яд оборотня затуманил его сознание, поражая клетки мозга. Он не видел незначительной разницы в цвете глаз. Он цеплялся за меня, думая, что это ты, называя твоим именем. Я даже не переубеждала, потому что пытки, оные папа вынес в руках этой суки, которую ты должна была убить в первую же встречу, вместо того, чтобы разговаривать с ней, длились несколько часов. Эта тварь даже на нем одежды не оставила, чтобы резать мясо по-живому беспрепятственно, а он ни разу не вскрикнул. Вынес мучения и унижения стоически, глядя ей в глаза. А ей мало было пыток физических. Она загибала и морально, убеждая его в том, что он — неизлечимая тварь, настолько, что даже любовь всей жизни предпочла ему другого. Лучше бы ты умерла вместо отца. Тогда никому бы не было больно. Надо быть рядом с близкими и любимыми в жизни. А не ныть, что теряешь их, после смерти. Хоть бы смерть отца так уничтожила тебя, чтобы ты истлела и сгнила заживо.

Голос мой звучал глухо и безжизненно. — Ты права, Анна. Лучше бы я умерла…

Я не хотела с ней спорить. Я чувствовала лишь свою вину и правоту слов своего ребенка. Ей было больно. Она хотела найти виновного, которому можно мстить, потому что, как бы тошно мне ни было это признать, любила моя дочь отца хоть и не совсем дочерней и сумасбродной, но сильной любовью. Что же насчет меня… Я все испортила и уничтожила. И гореть мне синим пламенем… Что я наделала, что?..

Все вышли… Селена, Анна и новая королева. Мой мир погрузился в тишину. Все еще не отходя от кровати, я коснулась кончиками пальцев шелковых простыней. Когда-то он спал здесь. Когда-то я умирала от страсти в его объятиях. Тоже здесь. Теперь же здесь недавно лежал его окровавленный труп, и белый шелк насквозь пропитался кровью. Любимой кровью. Я касалась губами простыней, чувствуя, как кислота боли внутри разжижает все внутренние органы, превращая их в кашицу. За все мои семнадцать лет я не чувствовала ничего ужаснее. Утрата — болезненно-горькое мрачное чувство, и я никому не желала потерять свой центр мироздания. Со мной поступили жестоко. Я была рыбой, а он — моим океаном. И сейчас меня взяли и выкинули на сушу, милостиво не прикончив. И это медленная агония. Когда задыхаешься, и воздуха не остается в легких. Ничего не остается…

Я с трепетом касалась окровавленной простыни перстами, затем что-то осенило меня. Я встала на ноги, сходила на маленькую кухонку шестнадцатого этажа и взяла из тумбочки остро заточенный нож. Затем, уже в своей комнате, кинув его на кровать, открыла гардероб и вытащила оттуда его любимую черную шелковую рубашку. Крепко прижав ее к груди, к своему грубому крестьянскому серому платью, я прилегла на кровать, сворачиваясь калачиком. Вдыхая запах его кожи, касаясь губами воротничка, я тихо прошептала. — Вот мы и остались двое на этом свете. Я и ты. А он больше не вернется к нам… Не вернется никогда.

Слезы снова взяли верх надо мной. Мне не дали с ним попрощаться. Что я теперь могу? Только разговаривать с его рубашкой. А вот и он сам сидит рядом и кладет свою ладонь мне на разгоряченный лоб. Я перехватываю эту руку, губами касаясь перстня с символом Ордена Дракона, затем головой. Я не отпускаю ее.

— Бабочка, прекрати себя убивать. Меня здесь нет, Лорели. Ты опять с головой уходишь в видения.

— Не говори так. Для влюбленных все реально. И жизнь после смерти, и перерождение. Иди сюда. — Я обвила руками шею черного ангела, спрятав лицо у него на груди. Даже мое внутреннее ‘я’ заткнулось и рыдало в тряпочку вместе со мной, прекратив костерить моего мужчину, на чем свет стоит и обвинять во всех бедах на планете. Подсознание завывало в голос в тон внутреннему ‘я’.

— Я когда-то сравнивала незримые вериги твоей власти надо мной с паутиной,

в липкие сети которой попав, я не могла пошевелиться… Как ничтожная мушка в плену паука. Знаешь, что теперь с этим стало?.. — Я слегка коснулась его шеи губами, гладя рукой по затылку. — Теперь липкие сети паутины затвердели и превратились в тонкие острые лезвия. Если раньше я металась в них и просто увязала все глубже и глубже, опутывалась ими, словно коконом, теперь… Теперь я мечусь и режу свое тело, наталкиваясь на них. Они острые, они причиняют такую боль, что незримо я уже истекаю кровью. У меня нет сил больше в них барахтаться, но в какую сторону бы я ни дернулась, там оказывается все новое и новое лезвие. И я получаю все новые и новые порезы. Мне душно от этой боли, ее ничего не гасит. Выхода из острых пут нет. Я вырвусь из них, только умерев. Дай мне руку, ангел мой. Сегодня еще есть. А завтра не будет существовать. Я знаю, как покончить со своим бессмертным существованием и разделить ад на двоих. Я приду к тебе, и мы снова будем вместе. Я больше никуда от тебя не денусь. И это будет длиться вечно…

Я с любовью положила рубашку рядом с собой. Владислав исчез также быстро и легко, как и появился. Мое воображение играло со мной, не справляясь с болью…

Ты ушел и оставил меня в этом мире одну, никому не нужную. Смотри теперь, что я с этим сделаю. Я задрала рукав платья, взяла в руки нож и полоснула по вене, вскрывая ее. Открыв рот и глубоко дыша от нестерпимой боли, я смотрела, как полумертвая кровь змеилась по бледной, как мел, коже. Рана быстро регенерировала, и теперь только кровь на запястье и ниже напоминала о том, что я сделала. Меня раздражало, что повреждение затянулось. Первый раз в жизни я восставала против своего сильного вампирского организма. Взять Вселенную, раскрутить вокруг ее оси и зашвырнуть в бездну вместе со своим никчемным бренным телом. Вот единственное, чего я сейчас желала. Не светить двум Солнцам над одной планетой. Не ужиться второй любви в моем сердце. Кроме него ничего нет… И не будет. Уже не будет. Мир восставал передо мной во всей его уродливости. Моя любовь мертва. Я выдохнула, закрыла глаза и полоснула снова, заводя лезвие все глубже в руку, под кожу. Я кромсала себя беспорядочно, и, только на короткое время, пока рана не успевала затянуться, а моя кровь стекала на его любимую рубашку, только так я чувствовала, что мы вместе, что я приближаюсь к желанному мной завершению этой гиблой болотной жизни. Но, когда регенерация снова брала свое, меня накрывал новый приступ панической истерики, сдавливавший мне виски, бросавший в жар, а потом в лед мое полумертвое от боли тело. Я опустилась на кровать, пряча лицо в подушки, закрыв глаза и тяжело дыша, стеная беспрестанно его имя, когда все рукава моего платья пропитались кровью насквозь, а руки уже изнывали от боли. Повреждения затягивались, но хотя бы боль оставалась со мной. Претерпеть боль физическую ничего не значило в сравнении с невозможностью справиться с душевной. Но вскрытие вен было лишь отвлечением. Бесполезным занятием. Мне нужен был яд оборотня, чтобы со всем покончить. И я его достану… Только отдам должное мужу, похоронив. А затем меня не станет. Не станет окончательно и навсегда. Сегодня еще есть, а завтра не будет существовать… Завтра никогда не наступит… И в этом был мой единственный покой и успокоение. Симфония Грига о пещере горного короля, наконец, семимильными дошла до финального акта. Ужасающий хор, взрывавшийся на последних нотах ярым безумием, кружил меня в Средневековом вальсе Чумы, Чахотки и Смерти. Маска Чумы была черной, на Чахотке был накинут алый балахон, а Смерть носила белый саван. Они почти получили меня. Они получат меня завтра, на рассвете…

Черное закрытое платье из крепа в пол, сурово затянутое лентами корсета. Черная шляпа с сеткой-вуалью, опущенной на лицо. Так лучше. Красные зареванные глаза и опухшие от слез щеки не регенерируют, как раны и, по крайней мере, их не будет видно. Последний взгляд на отражение в зеркале. Все последнее. Каждое свое действие я отсчитывала, как последнее. Последний раз сняла грубую крестьянскую робу и зашвырнула ее в угол комнаты с омерзением, потому что именно новая жизнь стала причиной всех бед. Последний раз надела траурное черное платье из крепа. Последний раз посмотрела на себя в зеркало. Новое утро не наступит. Все было последним. А тело супруга мне даже не позволили омыть. Роберт и остальные, вероятно, боялись, что я окончательно двинусь. Я горько и иронично усмехнулась. Куда уж больше… Никто этим тоже не озаботился. Уложили, как и было после многочасовых пыток…

В скорбной процессии нас было двадцать восемь. Я, оставшиеся в замке дети и Селена. Амбердо Андерсен, Роберт и еще двое слуг несли богатый черный бархатный гроб с бахромой и золотой вышивкой символа Ордена Дракона на крышке. Хоронили в закрытом гробу. Даже здесь мне не дали сказать ‘прощай’ последний раз… Новая королева попыталась возразить что-то вроде того, что гардероб теперь принадлежит ей, и, дескать, я не имею права надеть на похороны бывшего мужа свое собственное платье. Тявкала она долго и пронзительно, как назойливая болонка, пока не осточертела мне настолько, что я просто отшвырнула ее с дороги, милостиво и услужливо спустив с лестницы. Вампирша некрасиво и грубо прокатилась кубарем несколько пролетов, разрыдалась на первом этаже от конфуза и стыда и не пошла на похороны. Оно и лучше. Попрошу Роберта, чтобы выставил самозванку вскоре и созвал люд на выборы новых короля и королевы. Король умер, и, как говорится, да здравствует король. Королева в процессе подготовки к смерти. Скоро в Трансильвании будут другие правители. Как знать, быть может, более мудрые, добрые и справедливые.