Трансильвания: Воцарение Ночи

Роксенбер Лорелея

— А ты прекрати издеваться, тогда я прекращу реагировать!

— Пфф, тоже мне святые праведники. Не трогай их и словом. Если я не начну все, что касается его, обращать в шутки, пусть и в злобные, затрагивающие тебя, то я сосредоточусь на своей ненависти к нему, и, тогда его хрупкая трепетная шкурка не дотянет до очередной ночи любви. Может, ему и пятьсот лет, но слабенький он. Ломала я ему кости, еще будучи мелкой девчонкой, на раз-два. И на каждую боль он так болезненно реагирует, я тебе скажу. Недостойно короля так вопить и стенать от мелких царапин и порезов. Карл не был таким размазней.

Я обреченно покачала головой. — Ты меня достала. С тобой поговорить так, чтобы ты вновь и вновь не задела его, невозможно.

— А потому что он все еще топчет

эту прекрасную землю своими грязными сапогами и своим грязным присутствием на ней. Прекращу издеваться только тогда, когда его не станет. А хочешь иметь его рядом, подле себя, терпи, молча, и не протестуй. Подколки — единственное, что мне осталось в полном бессилии и невозможности уничтожить всеми фибрами души ненавистного мне врага… А ты — скромница. Ведешь себя, как девственница, застуканная за обжиманками. — Фыркнула волчица. — Замужняя женщина, еще называется.

— Я? Скромница? Я — порочное порождение ночи. Ты меня явно с кем-то перепутала.

— Слабо устроить бешеное в самом центре деревни на глазах толпы крестьян? Как тогда, в церкви. Слухи дошли и до моих ушей. Как там? Душой еще не постарела?

— Ты вот сейчас спрашиваешь слабо ли что-то сделать бездушному и бесшабашному всесильному бессмертному вампиру? Да мои клыки в двух сантиметрах от твоей шеи!

— Не такая уж ты и порочная, и всесильная, и бессмертная, и бесшабашная, какой себя рисуешь. — Андреа насмешливо фыркнула. — Да мне стоит только оцарапать тебя, и ты умрешь в мучениях. Бесшабашным и порочным не стыдно. А ты раскисла за последние месяцы. Что с тобой стало?

Девочка легонько толкнула меня носком обуви в ногу. — Давай. Соглашайся. Взамен гарантирую, что не притронусь к нему несколько месяцев, что бы эта сволочь ни натворила.

— А если он будет против? Я моралью не отягощена. Я — эксгибиционистка в крови. Иначе бы не затеяла подобное в церкви.

— Если он будет против. — Андреа плотоядно ухмыльнулась. — Весь мир узнает о том, что король — трус и не имеет права называться мужчиной, а шкурка его пострадает. В твоих интересах уговорить мужа. Думай, думай, Лора. Я гарантирую несколько месяцев беззаботной жизни и ничем не омраченных наслаждений нон-стоп за какую-то ерунду.

— Тебе-то это зачем?

— Существование у нас серое и скучное, так скажем. Посмотреть не на что. А ваша постельная жизнь уже обросла легендами за все это время. Увидеть воочию, это же антипод катарсиса, и то еще зрелище. — Ее глаза горели нездоровым маниакальным блеском.

— Ненормальные извращенцы. — Выдохнула я. — Но твои угрозы и шантаж меня уже заколебали. По рукам. За несколько месяцев жизни без твоего вмешательства я даже змею на глазах толпы оближу, не то, что буду с мужем целоваться.

— Наш договор не поцелуи предполагает. Это большее. Раскрыть тела и души на глазах своих рабов. Предстать пред ними, в чем мать родила, абсолютно беззащитными и вынести на их суд всю грязь своей зависимости друг от друга. Я знаю, что он, хоть и в меньшей степени, чем ты, но все равно медленно и верно по тебе иссыхает. Просто хотела предупредить, на что идете.

— Мы без крыши, нам плевать. С самооценкой все в порядке. Пусть рабы готовятся лицезреть искусство. Наши тела вместе — пик совершенства, а не позорное вскрытие тайн обоюдной созависимости. Любой художник эпохи Ренессанса на панталонах мамочки бы удавился, чтобы получить нас в качестве натурщиков. Во сколько театр открывается?

— Завтра. Ровно в полдень. Будет целая толпа на главной площади деревни. — Ухмыльнулась Андреа.

— Да ты не ликуй так, а то лопнешь. — Я сделала постную мину и встала с кровати. — До завтра. Мы разрушим ваши представления о пользе катарсиса. Страсти правят миром и людьми, а не очищение.

— До завтра. Завтра я увижу твою тошнотворную к нему привязанность, эротическую бурю вожделения своими глазами. Спорю, это стоит миллиарда золотых.

— Спорь…

Я моргнула, едва улыбаясь, вспоминая тот день. Нам сорвало башню. Мы были бесшабашными, кровь гуляла, пусть и в мертвых венах, закипая и пронизывая

весь организм. Оба организма, как один. И это был не гнусный позор, на что втайне и рассчитывала моя полусгнившая подружка. Я знала ее мотивы. Ненавидя его так сильно, она была готова даже прекратить нападки на врага на несколько месяцев, лишь бы он вывернул тело и душу перед толпой, и его освистали, возненавидев еще сильней, насмехались впоследствии. Но вышло иначе. Крестьянки стыдливо прятали глаза, краснея. Я видела их все усилявшееся возбуждение и знала, что не желать моего мужчину может только мертвая женщина. Или женщина, которая любит других женщин. Ожидая нашего позора и освистания на площади, Андреа проиграла. Мужчины, как один, вожделели меня. Женщины — моего мужа. И никто даже был не в силах подумать о чем-нибудь здравом в тот момент. А я чувствовала себя на верхушке мира. Обнимая и целуя своего мужчину на глазах толпы, я могла всем доказать, как мне повезло, что он мой. Мы были моложе, безрассуднее, нам не было стыдно. Мы разожгли собой пламя в толпе. Андреа осталась недовольна, а я улыбнулась ей, коварно подмигивая из объятий Владислава. Наши подданные остались нашими подданными столь же верными, сколь и были. Просто увидели, что и мы не менее люди, чем все остальные. Что твари ночи тоже умеют любить друг друга. Я подбросила воздушный поцелуй в толпу и услышала аплодисменты. Проиграв и не имея права даже напасть на него в ближайшее время, Андреа обломалась и сплюнула на землю, раздраженно удаляясь к своей пещере. Маленькая победа была за нами. Тогда я улыбнулась и поцеловала мужа, обвив руками за шею…

Больше никогда я не смогу его коснуться. Он в сырой и холодной земле, а я — в наказание — на ее поверхности…

Встав на колени, я приподняла покрывало и коснулась углубления в ножке кровати. С привычным ей скрипом вперед выехала полка с пузырьками, колбочками и прочими приборами с неизвестными мне жидкостями. Я же искала яд ‘V’. И нашла его среди прочих колб и сосудов. На белой этикетке красным фломастером была выведена строгая аккуратная английская ‘V’.

Дорога домой миновала в полусне. Окружавшие меня пейзажи виделись мне смазанно, как в черно-белом кино.

Я закрыла за собой дверь в нашу опустевшую спальню на шестнадцатом этаже, предварительно пинками выгнав оттуда решившую возникнуть о том, что это ее покои, новую королеву, и села на кровать, приподняв покрывало и касаясь шелковых простыней, где столько ночей мы провели вместе. В груди леденело и застывало, индевело и покрывалось инеем от слова ‘Никогда’. От слов ‘Больше никогда’.

Как человека, которого всегда привлекала филология, меня манила, и я даже не отдавала себе отчета в том, насколько сильно, русская поэзия в адаптации. Непостижимая русская душа и поэтов, и прозаиков всегда казалась мне чем-то большим, нежели рядовая душа американца. Я любила свою страну и нацию, но то непостижимое русское, словно больше относилось ко мне, нежели родное, данное от рождения. Закрыв глаза и прижав руками в черных, обагренных кровью Арины перчатках яд к груди, я склонила голову вниз, и черные локоны рассыпались по моим плечам. Я тихонько запела последний раз в жизни слова русской поэтессы по имени Анна. Как моя дочь-близнец.

Слава тебе, безысходная боль

Умер вчера черноглазый король…

Жаль королеву. Такой молодой…

За ночь одну она стала седой.

Дочку свою я сейчас разбужу,

В темные глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля…»

Плечи мои вновь сотрясались от беззвучных рыданий.

Я открыла глаза, и мой воспаленный взгляд упал на фотографию, сделанную нами в один из безоблачных дней на белом мосту над рекой. Он улыбается. Я улыбаюсь в бежевом кашемировом пальто, склонив голову ему на плечо. Теперь это не более, чем воспоминание. Призрак минувших дней. Все исчезло в жестокости и уродливости этой жизни. Никогда больше не будет нас. Никогда. Не в силах видеть тень былого счастья, я опустила фотографию стеклом вниз и крепко сжала призрачную руку с перстнем Ордена Дракона на своем плече.