Третья истина
Шрифт:
Еще больше беспокоило другое: товарищи собираются в самом доме почти ежедневно. Идут очень горячие обсуждения, организуется какой-то комитет, который будет работать совсем рядом, в Каменской.
Сторожка становилась все неудобнее и неудобнее, летом – заросшая колючим, как вереница бесконечных ежиков, кустарником, зимой – холодная как ледник, потому что печурка обвалилась, а отремонтировать было нельзя. Не морозить же людей там! Саша сама придумала, чтобы собрания проводились в одной из комнат первого этажа. Казалось, будет не так тоскливо и хоть что-то полезное от отсутствия в доме хозяина мезонина – ведь при нем посторонние
Дядя Гриша говорит, что комитет будет работать открыто, вот-вот это будет можно. И Ростов вскоре опять возьмут «наши». Но, во-первых, – неизвестно, когда. Во-вторых, она уже тысячу раз им говорила: на их дом, никакие послабления не распространяются. Отец, даже один, – опасен. А уж если привезет офицеров, может начаться настоящая бойня. Только предельная осторожность и незаметность!!! Никакой легальности!!!
Север был прав – понадобилось, и ее нашли. Ваня даже попросился пожить пару дней в этой ледяной развалюхе - сторожке…
…Она глянула в окно. Так и есть: кони, пулеметы у крыльца. Следует распорядиться, чтобы Катя подавала обед в столовой, выяснив предварительно, на сколько персон, а самой спуститься через черную лестницу и дать знать Ване. А потом, через Катю, она отпросится с обеда, отец одобрит – что ей сидеть среди военных?
Катя, как по заказу, оказалась тут как тут, стояла, переминалась в нерешительности с ноги на ногу:
– Что делать, не знаю… Виктор Васильевич велели Пузырева к нему позвать, а он-то, сами знаете, не в себе опять…
– Вы меня спрашиваете, Катя? Скажите ему, что Пузырева невозможно привести в чувство. Спросите, сколько человек будет к обеду, и подавайте уже. А про меня сообщите, что поем в комнате, если он не возражает.
Лулу немного наклонила голову в ответ на послушный кивок Кати, спустилась, поговорила, как собиралась, с Ваней минуты две. Она уже шла по боковой лестнице назад к себе, и тут вдруг услышала нечто такое, что ее мгновенно взбесило: наверху, в комнате Виконта кто-то копался. Явственно (видимо, дверь осталась отворенной) слышалось, как открывается крышка секретера, отодвигается какая-то мебель. Лулу сразу поняла – Пузырев. Наверняка хочет что-то стащить и продать, пропить! Что делать? Она вспомнила, какой Пузырев отвратительный и страшный, когда пьяный. Ничего, пусть хоть убивает ее, но комнату Виконта она в обиду не даст. Перед Рождеством, в отсутствие отца, она велела Кате позвать кого-нибудь на подмогу и, как следует, прибрать во всем доме. И во время уборки она своими глазами видела: все вещи, которыми он пользовался, держал в руках, – на месте. Оттого и не пропадает ощущение его присутствия. В комнате сохраняется даже неуловимый пряный запах, который она то больше, то меньше ощущала во время своих визитов. Этот запах был ей необыкновенно приятен, напоминал о сказочном замке в мезонине: за те три четверти часа ожидания он появился и усилился там.
Лулу взвесила на руке тяжелые каминные щипцы и с ними наперевес храбро побежала наверх.
…Подло, наверное, бить человека, склонившегося к ящику секретера: он не видит Сашу и выглядит безоружным. Зато, это будет наверняка, и не так уж, чтобы совсем нечестно. Он ведь, все-таки, мужчина, сильнее, и, очевидно с Сашиного перепугу, кажется в сумерках далеко
– Руки прочь! Не смейте тут ничего трогать! Сейчас позову людей!
«Пузырев» разогнулся и повернулся к ней лицом:
– Господи! Саша, это ты! Что за нападение? Перепугала меня. Что ты агрессивная такая? Прониклась духом времени? «Людей позову!» Именно это и следовало сделать, завидев злодея, а не кидаться самолично, очертя голову.
У Саши внутри все перевернулось. Виконт!! В незнакомом полушубке, накинутом на плечи. Потер плечо, скрестил руки на груди, смотрит на нее, улыбаясь. Она схватила его свободной рукой за меховую полу – совершенно ошалев, выпустить из другой каминные щипцы она как-то не догадалась. Бессмысленно повторяя: – Виконт, Виконт, где вы были, где были, ну, где? – она дергала из стороны в сторону мех, зажатый в руке, как будто пыталась оторвать.
Виконт поставил Сашу на кресло и осторожно вынул щипцы из ее руки.
– Не сердись! Ты собираешься растерзать друга. Я оставил этот дом, но не тебя, Александрин. Я бы навещал. Дал адрес. Писал бы. Мы же и раньше подолгу не виделись. И это ничему не мешало.
Саша обхватила руками его шею – да, так бы и было, она опять всей душей верила этому мягкому взгляду, проникновенному голосу, но ничего членораздельного, по-прежнему, сказать не могла:
– ...Пузырев… Это Пузырев…
– Не Пузырев я! – возмутился Виконт, потихоньку высвобождаясь. – Что за нежности предназначались для опустившегося субъекта? Он что – именинник?
– Я думала, вы – Пузырев… Грабите тут. Я защищала… вас, вашу комнату, а вы сами вернулись. Петра нет, и все будет хорошо. Кочерга – для Пузырева, чтобы гнать его, опустившегося субъекта, – Саша ухитрилась справиться с непослушными губами и даже попыталась пошутить.
– А-а! «Защищала»! Соскучился я по тебе. Только это не кочерга, такие вещи знать надо! – он ласково улыбнулся, шутя, толкнул ее слегка плечом, и она шлепнулась в кресло с высоты своего роста. Сам присел напротив, на крышку секретера, и предложил:
– Ну, расскажи мне что-нибудь.
– Вы так одеты непривычно, – Саша положительно не могла на него наглядеться и даже потрогала пальцем жесткое полотно серой рубашки, – но так тоже красиво… даже лучше чем было.
– Лучше? Ясно, со мной разобрались. Расскажи, как ты жила? С гимназии не начинай, там я был, приходил, как приехал из Москвы. И к твоей экзальтированной Софье – тоже. Говори, у нас совсем немного времени.
– Из Москвы? Вы были так далеко! Сразу уехали? А я в Ростове была, а до того, значит, когда вы – в Москве, болела и меня про июнь и июль лучше не спрашивать, я ничего не помню. Заснула – июнь, проснулась – июль.
– Невероятно! Что же это было с тобой? Упала откуда-нибудь? – он внимательно оглядел ее с ног до головы.
Саша посмотрела на его лицо. Какие были кровоподтеки вот тут, на лбу и под глазом, на скуле. Теперь все в порядке. Кожа чистая и матовая, как всегда, только не очень бритая… Сейчас Саша всему рада, хотя обычно не любит растительность на его лице. Он с ней старше и непонятнее. А если бы – почему-то подумалось ей, – лицо его вдруг приняло такое выражение, как тогда, в библиотеке? Она бы испугалась? Саша свела брови, сжала губы и, не мигая, смотрела на него. Он недоуменно спросил: