Три года счастья
Шрифт:
Сейчас ему нужно взять в руки и бороться.
Сейчас Фрея видит решимость во взгляде брата.
Что могло произойти с ее братом за одну ночь?
Что могла сделать с ним стерва?
Стерва могла заставить сражаться.
***
Может, у Марселя Жерара и отличное зрение, но тот не верит своим глазам, когда находит Элайджу прижатым к стене в манеже. Ребра болят от синяков, по которым бьёт с новой силой один из новообращенный вампиров Эфре, а ведь Элайджа появился как рыцарь в сияющих доспехах, в своем брючном костюме от Kiton K-5, а сейчас в черной майке и серых
У Элайджи соль на губах в смешку с кровью. От него волнами исходит уверенность, когда он отбрасывает вампира к манежной сетке и Эфре исчезает, как щенок поджав хвост, и Майклсон расправляет плечи и стирает кровь с своих губ.
— Снова скажешь, что всё было под контролем?
Марсель проходит в манеж, опирается о стену, снимает майку, бросает ее на пол, запустив руки в карманы джинс, смотрит не с жалостью, а с пониманием и Элайджа на выдохе произносит:
— Спасибо. Это уже начало новой жизни, если ты позволишь мне приходить сюда, в бойцовский клуб.
— Это начало чего-то нового… Можешь приходить, когда пожелаешь, Элайджа…
Может, всё, наконец-то, становится на круги своя.
***
Может пора в низ.
Там где ты дышишь телом.
Брось свой пустой лист.
Твари не ходят в белом.
А мы не ангелы,
Нет мы не ангелы,
Темные твари,
И сорваны планки нам,
Если нас спросят чего мы хотели бы,
Мы бы взлетели,мы бы взлетели.
БИ-2 и Агата Кристи - А мы не ангелы.
Из Ада не ходит прямой поезд.
В Аду рельсы разъела кислота.
В Аду рельсы обрываются.
От Кетрин Пирс пахнет кровью и свободой и жизнью похороненным на дне карих зрачков, а если попробовать ее губы, то на вкус как чистая ярость, а Кад впервые сталкивается с подобной душой. Черной, желанной, но сражающейся, как будто что-то держит ее.
Кетрин Пирс сражается.
Она не могла плакать.
Не могла не плакать и не сказать: — Спокойной ночи, Надя. Спи спокойно. Твоя мама любит тебя.
Только чувствовать острое желание разрыдаться, шептать-шептать-шептать имя своей дочери, въевшееся ей в кожу так действительно глубоко, что не вывести.
Она ничего не могла исправить, но был тот, кто мог бы сделать что-то.
Она признавалась ему в любви уже когда-то, правда подав это под соусом лживой откровенности в добавок приправленной ухмылкой, сама не зная зачем, проверяя в вечность с ним или желая пройти испытание этой любовью и все равно добиться Элайджу Майклсона, убедиться чтобы — чувства к нему правда остались в прошлом и являлись сейчас не больше чем сном, забытым под коркой любви к Стефану Сальваторе.
Точно не в прошлом.
Точно не сможет без него.
Что-ж, доигралась, Кетрин Пирс?
Слезы — соль на раны.
Холодные, соленые слезы.
К горлу подкатывала тошнота, и все, что она могла сделать, это лежать, не поднимать голову, чтобы не видеть мертвые, стеклянные глаза дочери, вспоминать слова собственные, вслух произнести которые она никогда бы не смогла, повторить, губы нервно облизнув и захлебываться, глотая собственные слезы.
Она должна оклематься, дать сдачи,
«Прекрасно ли тебе находится здесь? » — как будто он передает ей свои мысли, хотя стоит совершенно спокойно, наблюдает за ней в углу.
Это все именно из-за за него и эта любовь должна получить сдачу. Элайджа Майклсон поплатится за все и заплатит по счетам. Заплатить по счетам его заставит заплатить судьба.
Шепот раздражал безмерно, и она, ни разу чувства собственные ноги не понимая, прикусывала язык раз за разом, будто беззащитная жертва своих страхов — жадно сжимая зубы, возможно привкус крови почувствовать желая, или наивно полагая, что столь несущественная боль сможет отвлечь ее от тошнотворной любви, от мыслей, что ее дочь мертва по ее вине, комком собирающейся под ребрами, ожидающей словно чего-то — момента слабости особой, который так ждал Кад.
И ей не нужен был даже дар ясновидения, чтобы знать совершенно точно — мысли ее, отношение особое и плач ему необходимы. Необходимы Дьяволу, но не были никогда, и не будут точно нужны Элайджи Майклсону. Захлебывать до бешено стучащего сердца. Она даже думать не может, потому что Кад читает ее мысли и все видит.
Проиграет, если вновь увидит тот момент или его с другой. Элайджа Майклсон совершенно недостоин любого проявления чувств.
— Черт возьми, Кетрин, не люби, не думай, прошу.
Их отношения — кажущейся очередной уловкой искренностью, что улыбку на ее лице вызывал только его взгляд и прикосновение.
Сыграла в любовь с самим Элайджей Майклсоном.
Итог: нож в самое сердце.
Игра в «не влюбиться вновь», в которую их отношения превратились в какой-то момент, была проиграна с ее самого начала, и она, полностью то осознавая, безупречно в роль свою смогла вжиться — сильной стервы, смелой безмерно и умеющей контролировать эмоции собственные и мысли — уж тем более, и не поддаваться им ни разу, вот и сейчас не должна думать о нем.
Ее единственная и настоящая любовь — Стефан Сальваторе.
Подавлять чувства и эмоции, топтать, как беззащитных мошек или давить, как мух.
Наверное ей нужно было остановиться. Перестать плакать, поднять голову и посмотреть на Када.
Это ведь не реально и он добьется того, что подчинить себе ее душу.
Ясно было одно — ей совершенно точно нельзя думать об Элайджи Майклсоне и смиряться с положением — даже если изменить что-либо никак не получалось, и отстраняться от него постепенно, а может и резко прервать все связи с этим мужчиной. Мужчиной, который вогнал в ее сердце болезненный клинок. А они именно так и было— болезненно действительно, истязающими ее, лишающими ее сил любых, энергию отнимающую. Она почти могла чувствовать, что умирает медленно, теряет последние крупицы разума и самоконтроля и, превращается в безвольную куклу самого Дьявола, проживающую самые худшие дни на автопилоте, глаза мокрые от слез и как будто это хуже, чем глотать раскаленную лаву и прийти в себя лишь с помощью виски со льдом, которые помогали ей прийти в себя.