Три года счастья
Шрифт:
— Можешь идти. Если моя помощь не нужна, но тебе хуже, чем я. Думаю, ты чувствуешь тоже, что и я: ненависть, обида, гнев, разочарование, пустота, отчаяние. Наши жизни изменились. Ты изменил мою. Я готова была меняться ради тебя, наших чувств, а ты оставил меня.
— Это серьезно, когда один человек меняет жизнь другого, — приподнимает бровь Элайджа, а Кетрин наклоняя голову чуть вбок, подводя его к постели, садится рядом.
— Элайджа, будь осторожен, — давит брюнетка сквозь зубы и стирает кровь его с лица. — Негативные
— Мне нужно было поделиться, Катерина.
Пирс усмехается шире.
Кофе по-прежнему горький.
Кровь соленая.
Один поцелуй может отнять жизнь.
Он вновь с ней, сжимает ее ладони и если он все еще думает о ней, то может все правильно. Его сердце плачет, как и ее.
Любовь ослепляет.
Может, все, что они искали было рядом?
Постепенно расстояния между ними сокращается.
Правда, в жизни Кетрин Пирс слоган: « Поцелуй меня или убей» сыграл злую шутку.
Ее ослепило, не отпускает.
— Элайджа, не упади еще ниже, чем есть. Прошу, борись и посмотри со стороны во что ты превращаешься. Прошу… Возьми себя в руки… Ради меня… Ради себя… Освободись…
Кетрин внимательно рассматривала лицо напротив, подмечая несколько появившихся морщин. Правда, у Элайджи Майклсона не может быть морщин, а она слишком хорошо изучила лицо. Это прожитое сказалось на нем. Семейные проблемы, утонул, а в глазах бездна. Может и напрасно, но она потянулся к лицу своего бывшего любовника и страстно впилась в губы.
И в это мгновения она и вправду вкладывает себя, все, что чувствовала и чувствует.
Может и напрасно, если для него она была отвлечением, ничем не значащей шлюхой, которую он ославил ради семьи. Для Стефана она ведь была случайной. Дважды наступала на одни и те же грабли.
Неужели шлюха заняла особое место в его сердце?
Неужели он вонзил в ее сердце нож, а Кетрин достала его и прижала к своей груди этот окровавленный, холодный нож.
Майклсон растерялся от такого решения поцеловать. Но взял себя в руки и углубил поцелуй, наслаждаясь происходящим, обвивая ее талию своими руками.
Возможно, не такие уж они и бывшие.
Возможно, бывших и не существует.
Возможно, сердце одерживает победу, если Элайджа Майклсон возвращается к ней и доверяет свое сердце ее рукам прислушивается к звуку ее голоса и тому, что нужно жить.
Ее дыхание возвращает в его жизнь.
Одно дыхание на двоих.
Они все еще вместе.
***
Честно, Элайджа Майклсон отпускает ее руки, закрывает черную дверь и надо же как-то жить, держаться и бороться.
Именно с этими мыслями он просыпается.
Верит в то, что нужно жить.
Не верит в то, что ее нет.
Она ведь с ним, в его разуме и сердце. Он знает, что Катерина не ушла в никуда. Она заставляет
Она знает, где та, что всегда была и будет с ним.
Он знает, что ради Катерины стоит просыпаться по утрам и жить, дышать.
Он знает, где женщина к которой он всегда желает возвращаться.
Но можно ли вернуть прожитое?
Вернуть то, чего нет.
Спокойнее.
Кофе все еще горький.
Сегодня Элайджа Майклсон просыпается и впускает свет в пыльную комнату.
Сегодня он закатывает рукава рубашки и лично стирает пыль влажной тряпкой, пока девушка пол внушением наполняет бокал своей кровью.
Сейчас Элайджа Майклсон словно раненая птица.
Птица, которой нужно сражаться за свою жизнь.
Подносит бокал к губам и кровь по-прежнему с металлическим привкусом.
Девушка должна продолжить уборку, ну, а пока она улыбается, протягивает Элайджи черную спортивную сумку.
Кофе по-прежнему горький, ведь иначе быть и не может.
От Элайджи иррационально пахнет кофе. Фрея узнает это, когда подсаживается к нему.
Садится за кухонный стол. Галстук, белая рубашка обтягивает мышцы, как у моделей в рекламе духов, и если готовить о духах, то запах у духов Элайджи сладко-кофейный, вместо ожидаемой хвои или мяты и что хуже крови. Странно, но тысячелетняя ведьма боится крови.
— Доброе утро.
У Элайджи нет желания привлекать к себе лишнее внимание. Когда-то он был гордым и самоуверенным, но все изменилось и стерва оказалась права, потому что Элайджа Майклсон втоптал себя в грязь. Тяжело вздыхает, понимая, что сестра переживает и просто так не отстанет.
— Доброе, брат, — цедит, глядя перед собой, добавляет в свежезаваренный кофе молоко. — Как твое состояние?
— Не твоя забота, сестра. Я не должен становиться твоей заботой. Я сам справлюсь со всем…
— Мне не по себе, Элайджа и я так переживаю. Просто так я не отстану и не оставлю тебя. Вот, куда ты идешь сейчас?
— На тренировку, сестра. Надеюсь утренняя уборка в моей комнате не потревожила нашу племянницу?
— Хоуп еще спит. Клаус в ее комнате, охранники рядом. Я могу спокойно позавтракать. Пообещай мне бороться. Я понимаю, как тебе тяжело. Ты все потерял, а наш брат… Он не должен был так поступать… Если бы я могла все исправить…
— Никлаус был Никлаусом… Я больше не собираюсь это терпеть сестра… Мне нужно на тренировку.
— Когда ты простишь Клауса? Долго это еще будет продолжаться. Разлад? Ты ведь всегда прощаешь его. Это я уже поняла.
— Однажды ночью я прощу его, а пока я дал обещание попытаться жить заново. Сейчас мне нужно идти в церковь святой Анны. Марселус ждет.
— Это должно меня успокоить?
— Да.
Проблема в том, что он всегда имел слабость к прощению и поисках искупления. Проблема в том, что он привык чинить других, а сейчас ему нужно починить себя.