Три года счастья
Шрифт:
— Виски со льдом?
— Да, я бы не отказалась. В Аду есть виски? Нужно же выпить за то, что моя единственная дочь обрела покой и прийти в себя. Метти голубые глазки позаботится о том, чтобы Надя обрела покой в тихом месте.
Бороться.
Очередная порция слез нахлынула.
Прежде чем вздохнуть решительно и ударить резко кулаками, чтобы все это исчезло и они остались вдвоем в этой тьме.
Она отпустила дочь.
Она с этого момента начинает новую главу в жизни, и место Элайджи в ней, как и дочери — к сожалению или к счастью может, не предоставлено.
Подходит
Такие царапаются.
Видел, как она поступала с остальными идиотами, что попадались в ее сети.
Вправду, к черту слова, если Кетрин Пирс может просто шептать, оставить след от помады на щеке.
Она улыбается, через боль и Каду нравится, как все ее грехи отражаются в ее глазах.
— У меня ощущение, что тебе придется придумать, что-нибудь другое, если желаешь заполучить мою душу, Кейн или как там тебя… Не думала, что у Дьявола есть имя.
— Кад…
Может, в ней теперь больше от Элайджи, чем ей хотелось бы — кровавое благородство Элайджи и умение терпеть всю боль. Еще ядовитое самолюбие и собственничество, которое течет вместе с кровью по ее жилам и голубым венам.
К таким, как Кетрин Пирс нет: ни любви, ни доверия и не должно быть.
Кетрин Пирс точно знает — разрушает все, к чему прикасается.
— Только не думай, заполучишь меня, держать мою душу вне воли, — акцентово мурлычет, хватает руками ворот белоснежной рубашки. — Я думала, что твари не ходят в белом. Я перестану носить черное, когда придумают цвет темнее, а значит никогда. Черный — идеальный цвет для такой твари, как я.
— Но ты ведь мечтаешь освободиться, взлететь, убежать, — в ответ шепчет тот.
Кетрин Пирс не Ангел, но и не Дьявол.
Просто, темная тварь.
Тварь, к которой нет: ни любви, ни доверия.
У нее от его интонаций отвращение по спине мурашками, взгляд в панике мечется.
А где же выход? Выход из Ада? Сюда ходят поезда? Поезда ходят в Ад?
Отпустите…
Отпустите ее темную душу на волю.
Кетрин Пирс впервые страшно. До инея в легких, до дрожи в пальцах, внутри все сжалось, словно кошки когтями царапают изнутри.
Она желает взлететь и освободиться.
Как будто по тонкому льду идет, а внизу — толща темной воды. Ее уже утащило в Ад.
Она ухмыляется почти по-звериному, и его взгляд напоминает на сколько влипла сама Кетрин Пирс. Ей хочется это все остановить раньше, чем оно сломает ее и подчинит.
— Ты сломаешься, — хмуро бросает Кад, впервые в жизни, ему приходиться бороться за чью-то темную душу.
А ей и возразить нечего лично Дьяволу — сломает, перекрошит и подчинит, и останется от нее только только пыль и засохшая кровь.
От Ада не сбежать.
От Ада и собственных грехов нет противоядия.
Разве, что вогнать нож в сердце, чтобы не мучиться и испачкать белое кровью. Ее теперь спасаться только прямым поездом до Рая.
Никто ей не расскажет,
Из Ада не ходит прямой поезд.
В Аду рельсы разъела кислота.
В Аду рельсы обрываются..
========== Глава 68. Черная дверь захлопнулась. ==========
Мы легли на дно, мы зажгли огни,
Во Вселенной только мы одни.
Гни свою линию.
Гни свою линию.
Гни свою линию.
Горят огни, сверкают звёзды,
Всё так сложно, всё так просто.
Мы ушли в открытый космос,
В этом мире больше нечего ловить.
А ты гни свою линию.
Гни свою линию.
Гни свою линию, горят огни.
Сплин - Гни Свою Линию.
София Воронова не верит в сказки, где в конце побеждает добро и справедливость, где принц обязательно спасает принцессу от дракона и усаживает рядом с собой на лошадь, чтобы увезти за собой и жить и там долго и счастливо. В реальности ты просто-напросто не встретишь прекрасного мужчину, отдашь ему свое сердце и вы будите целоваться в блестящем солнечном свете, просыпаться в одной постели и дракон наверняка не сожжет твою деревню, а потом покорно поддастся благородному победителю, чтобы ты призналась в любви.
Ну уж нет, такого не происходит.
Да и Люсьен, не принц, а Клаус Майклсон - злой дракон. Дракон, который не сжег, а розарвал своими клыками глотки тех, кто был дорог Софии.
Она видела все своими глазами.
Она открыла для себя ночь.
Серая полоска дороги.
София смотрит на мирно спящую Алекс на заднем сиденье автомобиля, ведь ведьма, которая напророчила Майклсонам падение – самый важный свидетель и игрок в этой игре, переводит взгляд на Касла. У него пронзительные светлые-зеленые глаза, заставляющие ее бедное сердечно вздрагивать и прижиматься к самым ребрам в попытке, видимо, выскочить наружу, и глубокий баритон, мягкий, обволакивающий, но так часто делающий слишком больно. Больно, потому что может и не нужно было затеивать все это. Если все это обречено на провал? Если не нужно ехать в Новый Орлеан?
Касл лично дал указание выстреливать волков обитающих на болотах Нового Орлеана.
Это ведь тянет на дно.
Ужасным драконом же может стать кто угодно. Клаус Майклсон или Люсьен Касл. Ей не нужен особый дар ясновидения, чтобы предугадать, что в этой войне победитель будет только один.
Что-то останавливает.
Что-то мешает.
Или, у Софии более обоснованно, чувства, спрятанные глубоко-глубоко.
Защитить себя.
Защитить тех, кто дорог.
Этот дракон может уничтожить все: страх поглощает ее с виртуозностью самой неизлечимой болезни, впитываясь в кровь, замедляет ее течение и приливая к неизменно бьющемуся сердцу. Оно, спрятанное в клетке из ребер, будто чувствует, что Люсьен самоубийца — при виде Клауса ухмыляющегося и испачканного кровью. Она до сих пор вздрагивает вспоминая его ухмылку и подбородок испачканный кровью. Даже если попытается убедить остановиться, то Люсьен не послушает ее, какая теперь разница, ведь уже поздно и он жаждет мести.