Три Нити
Шрифт:
— Если только?.. — повторил колдун, с трудом выпрямляясь; его била крупная дрожь.
— Если ты не назовешь мне причину, заставившую Железного господина сотворить такое. За этим я и пришел.
— Ты уже все слышал… только ничего не понял, — проворчал Зово; я не стал оправдываться. Молчание повисло в воздухе, как дым от разгоревшейся курильницы, и долго не слышно было ничего, кроме пришептывающего плеска воды. В конце концов, колдуну пришлось заговорить самому. — Я очень стар, Нуму, — не только потому, что этому телу уже больше пяти десятков лет. Я рождался уже не один раз; даже не сотню. Правда, я не помню всех перерождений — ведь мне доводилось когда-то бывать
Почти восемь столетий назад я был женщиной из племени рогпа, по имени Кепа Чучак. Однажды она бродила по горам, ища заблудившегося яка, и в нее ударила молния; с тех пор Кепа начала видеть духов. Когда на землю упала ослепительная звезда — дворец богов, — она пришла с семьей в долину, чтобы приветствовать их. Она видела, как пришельцы нисходят из облаков, из белого тумана, в сверкающих доспехах и шлемах, похожих на головы соколов, с огненными мечами, искривленными наподобие бедер оронго…
Глаза Зово на миг затуманились; он сделал еще глоток из бутыли, которую так и не выпустил из лап.
— А потом народу явили телесное воплощение Эрлика: он лежал на носилках, скрючившись под покрывалами, и воздух над ним горел до самого неба — ни для кого, кроме Кепы, не зримым и не осязаемым огнем. Женщина сразу поняла, что эта слабая бесхвостая обезьяна не выдержит долго — пламя сожрет ее в один присест, как просмоленную щепку. Но другая душа привлекла ее внимание… Знаешь, как сильно разнятся души между собой? Одни мягкие и нежные, как весенние побеги; другие, колючие и отвердевшие, похожи на пучки диких сорняков…
— Моя душа такая? — перебил я, поддавшись постыдному самолюбию.
— Нет, — он покачал головой и рассеянно укусил коготь на большом пальце. — Твоя другого свойства, из тех, что постарше. Такие превращаются или в гниль, или в самоцветы, — тут я раскрыл рот, чтобы уточнить, первое я или второе, но Зово только махнул лапой, отгоняя расспросы, будто буйную муху. Ничего не оставалось, как умолкнуть, разочарованно шмыгнув носом; вокруг пруд пруди великих колдунов, а толку-то! — Та душа, которую приметила Кепа, тоже была старой — и очень сильной. Железная кость, которую огненный зверь мог бы глодать долго; лакомство, которое он приберег напоследок… Так Кепа и сказала Шрисати — так внизу прозвали моего учителя.
Я понимающе кивнул. Давным-давно кто-то рассказывал мне, что в старинные времена вепвавет для удобства переводили имена богов на язык южной страны, бывший в ходу у тогдашних мудрецов… А потом что-то щелкнуло в моей голове:
— Подожди! Ты был ведьмой с сорочьими перьями?! Эрлик рассказывал мне об этой встрече!
Губы Зово расползлись в улыбке.
— Что ж, выходит, у нас обоих хорошая память. Во второй раз я встретился с ним — точнее, с нею, — уже как противник. Тогда вепвавет подняли восстание против самозванных богов, а я был сыном одного из мятежных князей…
— Не тем ли, который угрожал убить Железного господина?
— И про это тебе известно? А как превратить ворона в лебедя, а лебедя — в павлина, ты случаем не знаешь? — насмешливо отозвался Зово; в мешанине из птиц я не разобрался, но на всякий случай обиделся. — В таком случае, тебе говорили и о том, как Нефермаат — тогда уже под именем госпожи Нейт — прекратила мятеж хитростью и толикой колдовства, которое свело моего бедного отца с ума. Это она сделала пришельцев-ренет настоящими богами, недосягаемыми, незримыми и вездесущими; и мы снова склонились перед
Он остановился, чтобы перевести дух; а я размышлял, на чьей стороне в том мятеже оказался бы сам. Это были тяжелые мысли, и я обрадовался, когда колдун заговорил снова:
— Я почти не помню того места, где появился на свет, — так рано меня забрали в Перстень. В общем-то, я долго не знал другого мира, кроме дзонга. Все, что происходило внутри, казалось мне правильным; все, что осталось снаружи, — не заслуживающим внимания. Мои способности к колдовству не остались незамеченными; и вскоре Ун-Нефер, тогда уже ставший тридцать восьмым Эрликом, приблизил меня к себе. Я, разумеется, восхищался учителем… да и как иначе? Даже теперь, когда я считаю его своим врагом, я не могу не признавать его превосходства. Никто из прежних господ не достиг такого мастерства в использовании подлинной силы…
Зово замолчал, уставившись в пустоту и тяжело втягивая воздух, пахнущий солью и мылом из овечьего жира. Я с тревогой смотрел на колдуна — у него был такой вид, будто он вот-вот хлопнется на пол и разобьет череп о каменную кладку, словно куриное яйцо. В его согнутой спине и седой гриве было что-то неуловимо знакомое… но мне никак не удавалось наступить памяти на хвост.
— Как описать ее действие? Пожалуй, она подобна молнии — такой, что, появляясь на небе, в один миг озаряет мир от края до края и высвечивает за каждой тучей лицо испуганного бога! Я восхищался этим… Но втайне думал — почему я сам не могу стать Железным господином? Ведь это не право пришельцев от рождения, а некое благословение, которое сходит на них. Раньше оно выбирало и слабых, и ничтожных, так почему бы теперь ему не выбрать меня, куда более достойного?.. Много лет искушение глодало меня, и наконец я решился самовольно овладеть этой силой.
Стоило только утвердиться в этой мысли, как тут же нашелся и способ. Есть один обряд, очень древний; он называется «отсечение». Его проводят в местах, внушающих ужас[1]. Шен должен отправиться туда один, ночью, взяв с собою только ганлин и капалу. Я не буду описывать все, что требуется совершить после, — тебе это ни к чему. Просто знай, что проводящий обряд должен накрыть для Эрлика три пиршественных стола.
— Как это? Если у него с собой ни еды, ни чанга?
— Имя дано этому обряду не просто так, Нуму: проводящий его расчленяет сам себя. Сначала собирается красный пир: шен предлагает на съедение свое мясо и потроха, а вместо чанга подносит кровь. Так жертвуют нижнюю душу, поддерживающую тело. Вторым собирается белый пир: шен как бы превращает себя в океан нектара — амриты, пригодный для питья. Так жертвуют среднюю душу, хранящую разум. Но есть еще и третий пир, черный…
Его я совершил, нарушив строгий запрет: в ночь накануне Цама я предложил всего себя — не Железному господину, а тому, что стояло за ним. В тот же миг луна скрылась за тучами и уже не вышла обратно. Кругом осталась только чернота. Хотя я сидел на твердой земле, мне вдруг показалось, что я падаю вниз с огромной скоростью, а горячий ветер обдувает мое тело, поддерживая лапы, как крылья. Он становился все жарче и жарче, опаляя меня со всех сторон, пока одежда и тело не истлели, рассыпавшись хлопьями сажи. Остались только глаза, лишенные век, неморгающие, как у змеи. Они-то и заметили, что мрак мало-помалу стал рассеиваться, расходиться и наконец исчез. А потом появилось это.