Три Нити
Шрифт:
— Падма, — прошептал я. — Может быть, все было наоборот? Может, это Шаи убил Нозу, чтобы выкрасть чертежи?
Вороноголовая провела ладонью перед глазами, сглотнула слюну и хрипло велела:
— Расскажи мне все, что узнал в доме удовольствий.
***
Я вернулся домой только под утро, поплотнее задернул хлипкую занавеску, упал на кровать и сразу заснул, а проснулся уже после полудня, разбитый и усталый. Все вокруг наполнял тусклый серый свет, в котором даже пестрые дарчо мотались наподобие унылых коровьих языков, вывешенных вялиться на ветру. Шея не желала держать тяжелую голову; на сердце было тоскливо.
Медленно расчесывая гриву и подвязывая чубу, я думал, что могу пойти к Стене; или в темницу к шанкха; или в город. В любом месте требовалась помощь лекаря — зима принесла в Бьяру множество болезней. На днях я встретил мужчину, умиравшего от истощения, как будто его сосали нутряные черви; вот только червей-то и не было! Он проглатывал по пять мисок цампы за один присест, но его шерсть облезла, кости торчали через посиневшую кожу, а пальцы на солнце просвечивали насквозь. Десятки женщин не могли выносить младенцев… У иных рождались уроды — слепые, безлапые или сросшиеся между собою; чтобы вынуть их из чрева матери, приходилось порою рассекать живую плоть. Короче, много было работы, а помощников не осталось! Ни Макары, ни Рыбы… да и Сален бросил это ремесло, сказав, что устал носиться с чужими бедами.
Вдруг одна мысль пронзила меня, заставив замереть, полупродев пуговицу в нитяную петлю. Я остался совсем один. Ни Сиа, ни Шаи; ни сестер Сэр, ни даже Зово. Где те, кого я знал в детстве? Где моя семья? Я не встречал их среди переселенцев в Бьяру; а может, встречал, но не узнал? Тот дом, рядом с которым зарыта моя хама[1], — он еще стоит заброшенным или уже прогнил и развалился? А долина в горах, где я жил, — она засыпана доверху снегом?..
— Ну ее к дре, эту работу! — крикнул я отражению, пучившему глаза из засиженного мухами зеркала. — Мир не рухнет без меня; я не Железный господин. Пойду повидаюсь с Саленом!
Выведя из стойла угрюмого барана, все еще чихающего от налипшей на шерсть пыли, я кое-как приладил к курчавой спине седло и поехал по притихшим, невеселым улицам. Совсем скоро должны были начаться недели Нового года, но хозяйки не вышивали нарядные фартуки и не подновляли перетершиеся нитки бус; на ставнях не лепили узоры из подкрашенного теста; не бродили между домов певцы, размалеванные хною и рисовой мукой, или актеры с тряпичными куклами на лапах, или полуголые укротители, влекущие за собой одурманенных обезьян, верблюдов и тигров. Бьяру жил в страхе: зимы, шанкха, шенов… И Коготь, гневно воздетый в небо, как будто грозил притихшему городу с высоты.
Я не знал, застану ли Салена дома, а если застану, будет ли он рад видеть меня, но опасения оказались напрасны. Стоило барану миновать распахнутую калитку, как мой бывший помощник сам выбежал во двор, улыбаясь от уха до уха.
— Вот так гости! Чем обязан? Или настолько не справляешься без меня, что приехал умолять о помощи? Если так, то знай — ни за что не вернусь, ни за какие деньги, даже если хвост мне целовать будешь!
— Не буду я твой вонючий хвост целовать, даже если сам приплатишь! — отшутился я. — Просто хотел повидаться; нельзя, что ли?
Сален как-то странненько хмыкнул, однако же повел лапой в сторону дома — небольшого, но сияющего свежей побелкой, с
— Что ж, тогда заходи!
Внутри было светло и тихо; от стропил и балок пахло смолою. В главной комнате рядом с очагом стоял столик из черепахового панциря, заваленный всевозможными письменными принадлежностями: кистями, точильными камнями, кусками сухой туши, тарелочками с разведенными красками… Все это Сален подвинул, каким-то чудом освободив достаточно места для тарелки с охлажденным маслом, круглой лепешки, надорванной с краю, и пары стаканов; затем поставил греться воду для часуймы и, покончив с обязанностями хозяина, плюхнулся на валявшуюся на полу подушку.
— Что поделываешь? — спросил я, присаживаясь рядом.
— Перевожу книгу для одного оми с языка южной страны. «Писание любви» называется. И картинки к ней малюю, чтобы нагляднее было. Хочешь, покажу?
— Нет, спасибо! — пробормотал я, стыдливо отводя взгляд.
— Какой ты скромник, — загоготал Сален, хлопая меня по спине. — А был бы посмелее, Макара выбрала бы тебя.
Я хмыкнул, поддел когтем завиток масла с тарелки и кинул в огонь — на удачу, а потом спросил:
— Ты скучаешь по ней?
— Да. Но хорошо, что она успела сбежать из Бьяру до того, как начали хватать шанкха. Жаль только, что меня не предупредила… Веришь, нет, я думал сначала, что это ты ее похитил и держишь в подвале.
— Я по-твоему способен на такое?!
Сален пристально посмотрел на меня, а потом пожал плечами.
— Не знаю. Ты странный, Нуму. Вечно куда-то исчезал, ни словом не обмолвился о том, где научился лекарскому ремеслу. А еще, когда думал, что тебя никто не слышит, бормотал на каком-то чудном языке! Я бы решил, что ты сумасшедший, но… — он запнулся, почесывая когтем подбородок. — Безумие оставляет на душе особый след; у тебя его нет. Нет, ты не сумасшедший! Хуже. Ты как ларец с двойным дном; крышка вроде бы открыта, и изнутри так и прет всякая благодать… Но внизу спрятано что-то другое. Что-то, о чем ты, может, и сам не знаешь.
Я поежился — не столько от самих слов, сколько от непривычной серьезности Салена.
— Не спорю, у меня есть кой-какие тайны. Но Макару я не крал.
— Да я и сам это понял, когда шены начали хватать белоракушечников. Тогда все стало на свои места. Макаре, наверно, просто посчастливилось раньше других узнать о готовящемся и вовремя выбраться из города.
— А ты бы сбежал с ней, если бы она попросила?
— Не знаю. Может быть. Но, пожалуй, хорошо, что этого не случилось. Только представь, какие у моего отца были бы неприятности! Сын шена спутался с врагами Железного господина!.. Старик такого не заслужил.
— Я думал, ты его терпеть не можешь.
Сален вздохнул и поворошил в очаге рыже-красные угли.
— Семья у нас не особо удачная, но зла я ему не желаю. Знаешь, что случилось недавно? Он заявился ко мне под вечер, не то пьяный, не то объевшийся жевательного корня, полез обниматься и рыдать, аки неясыть на болоте. А потом заявил, что у меня всегда были способности к колдовству, но он заплатил другим шенпо, чтобы меня не забрали в Перстень. По его словам, учеников там чуть ли не пытают: режут, колют, ломают кости, зашивают в мясо какие-то колдовские штуки… Якобы от этого он меня и защищал.