Три подруги и разбитое зеркало
Шрифт:
– Ох, – выдохнула она, испуганно и благодарно. И подняла на него взгляд широко распахнутых насыщенно зеленых глаз.
Продолжая держать её в своих руках, Ян почувствовал запах соленого ветра. И моря. И горячего песка. И свободы.
Той свободы, которую способна подарить лишь стихия – чистая, яростная, бескрайняя. Вечная.
Тонко, чувственно запела флейта, через несколько томительных мгновений к ней присоединились скрипка и фортепиано. В бальном зале зазвучали аргентинские мотивы.
И слова вырвались помимо воли.
– Вы подарите мне танец?
Глава 34
Я создала её такой.
Она – то наследие, которое я собиралась
А всё началось с истории…
С истории, которую все слышали.
Мне её рассказала бабушка, когда я была еще совсем маленькой. Кто-то в неё верил, а кто-то – нет. Но те, кто верили – именно они позволяли Чуме существовать.
Щелкая спицами под неразборчивое бормотания телевизора, бабуля поведала мне легенду о народном мстителе от мира магии. Он стал воплощением справедливости, праведного гнева и независимого правосудия. Он – это отклик на молитвы всех тех, кто жаждал отмщения, но не мог добиться его собственными силами. Кто не мог защитить себя сам или не верил в возможность этой защиты.
Первые упоминания о Чуме появились еще в давние времена, когда не было на этом свете ни бабушки, ни бабушки моей бабушки. Слухи о некоем карателе возникали то тут, то там. Они следовали по пятам за смертью, которая ассоциировалась с тем, кто взялся утолять чужую боль. Даже сложилось поверье: если где-то появился символ знаменитого убийцы – ищи рядом труп. Людей он никогда не трогал, из чего магическое сообщество сделало вывод, что Чума человеком не был и охотился только на себе подобных.
У мстителя имелись принципы, очень скудные, но имелись. И приходил он за теми, кто по его мнению, эти принципы нарушил. Любой, кто перешел черту мог стать следующей целью Чумы. Мститель возникал, будто из ниоткуда, вершил свой суд и исчезал, не оставив никаких следов.
В какой-то момент вокруг личности Чумы сконцентрировалось столько домыслов, что слившись воедино, они породили нечто безразмерно ужасное, чему не было ни объяснений, ни оправданий.
Легенды о нем передавались из уст в уста, на каждом этапе обрастая всё новыми и новыми жуткими подробностями. Лично мне ярче всего запомнилась история о банде оборотней. Звучала она так: однажды Чума поймал насильника-вервольфа и удерживая в неволе больше месяца, каждый день отрезал ему гениталии, заставляя из ночи в ночь обращаться и отращивать отрезанное вновь. Пытка повторялась до тех пор, пока оборотень не признался, что насиловал не единожды и не один, а в компании высокопоставленных товарищей. Какой была судьба его дружков после того, как их имена стали известны Чуме – неизвестно, но больше их никто не видел. Они по очереди пропали без следа, один за другим. Бесследно испарился и сдавший своих подельников оборотень, когда Чума с ним закончил.
– Думаешь, мститель действительно существует? – испуганно вжимаясь в кресло, пискнула десятилетняя я, глядя на бабушку, чье лицо, склоненное к груди, скрадывал полумрак, а мягкий свет зажженной позади неё свечи очерчивал силуэт, создавая контраст.
– Он существует потому что есть те, кто в нем нуждается, – в её ответе я услышала мягкую таинственную улыбку, от которой почему-то побежали мурашки по коже и задрожали мышцы.
Бабушка была очень доброй, в этом я никогда не сомневалась, но лишь спустя года поняла, что доброта порой способна приобретать неожиданные формы.
– То есть, мститель был нужен, и поэтому он пришел? – я прижала к себе плюшевого медведя, голова которого была больше моей.
– Мстителя породила народная молва, а потом просто кто-то решил примерить его роль на себя. Так и началась история о Чуме. И в разное время за этим именем скрывались другие имена.
– Но почему именно Чума? – никак не могла успокоиться я.
– Чума – это нечто абсолютное, –
«Всеобъемлюща и не конечна, – повторила я тогда про себя. – То есть, вечная?».
Нитка опять застряла, натянувшись между туго смотанным клубком и бабушкины спицами. Она вздохнула, неодобрительно покачала головой, пробормотав себе под нос что-то вроде «слишком рано», а после подняла клубок с пола и сунула мне в руки:
– На, подержи, – сказала она, и продолжила вязание. А я в изумлении уставилась на моток плотной красной нити, которая в тот момент показалась мне живой.
Когда подросла, я стала собирать сведения о Чуме. Одной из примечательных особенностей убийцы было то, что никто не знал, как он выглядел. Даже те, кто утверждали, будто встречались с ним лично, описывали карателя по-разному. Кто-то рассказывал о страшном горбатом карлике, кто-то о высоком лысом мужчине, кто-то вообще утверждал, что Чума – это бодрая седовласая старушка с ледорубом наперевес.
Кто из них был прав – осталось неразгаданной загадкой прошлого, но доподлинно было известно одно: Чума никому не подчинялся.
Хотя некоторые упорно верили, что мститель – орудие Совета.
Это утверждение вызывало сомнения, ведь у Совета был корволант. Зачем старикам полусказочный мститель-одиночка, если у них под рукой всегда был отряд тренированных бойцов, готовых убивать любого, в кого Совет ткнет пальцем?
Нет, подчинение не укладывалось в схему бытия Чумы, а потому я была уверена – если мститель такой, каким его описывали, то любые виды элит лишь вызывали в нем раздражение и пренебрежение, лишь сильнее подчеркивая образ народного героя.
А герои миру нужны всегда.
Может быть, бабушка была права, и мститель существовал только потому, что в нем испытывали потребность? И именно эта потребность возвращала его вновь и вновь?
Огромное количество вопросов мучило меня после услышанной от бабушки легенды. На самом деле, она впечатлила меня настолько, что я еще долго шарахалась от каждой тени, от каждого резкого движения. Я была напугана. Напугана тем, что однажды Чума может прийти и за мной. Мой страх был близок к страху религиозному, когда детей запугивали карой господней, если они не будут вести себя правильно. Спустя года из таких запуганных детей вырастают не менее запуганные взрослые, которые поступают хорошо и правильно не потому, что хотят, а потому что боятся наказания. Но если страх перед наказанием является основой благочестия и праведности, то такому благочестию – грош цена, ведь идет оно не от душевного стремления, а от внушенного ужаса.
Уникальный рецепт счастья: верить во всё или не верить ничему?
Такой вопрос я задала себе. А потом поняла – неважно, во что верю я, важно во что верят другие. И я собиралась заставить их поверить в себя. Потому что если и была для меня какая-то возможность победить врагов, которые обозначили своё присутствие едва ли не сразу же, как только моя нога ступила на сушу, то только поднявшись выше тех, кто желал мне зла. И не важно, в чем именно это зло выражалось – в смерти, в изгнании или в пленении.